– Звучит так, будто он что-то знает, – сказал Мануэль.

– Или делает вид и хочет выпытать это у меня.

– Он поставил благодетеля в кавычки. Это выглядит странно. А то, что предоставить тебе слово он хочет только ради приличия, – вот это мне совсем не нравится.

Я напомнил Мануэлю, что «Люди сегодня» вовлечены в судебный процесс за клевету на собственников концерна PLUS и что из этого угла не приходится ждать ничего хорошего.

– Я его просто проигнорирую, – заключил я.

– А я бы на твоем месте встретился с ним, может, он и впрямь что-то знает, но, впрочем, как хочешь… – ответил Мануэль.

Второе подозрительное письмо было, на мой взгляд, куда более интригующим. Оно было анонимным и пришло с того же адреса, откуда я уже пару недель тому назад получил зашифрованное сообщение. Текст был такой:

«Многоуважаемый господин Плассек, почему именно вы? Было ли у вас время на то, чтобы погрузиться в себя поразмышлять об этом? Каково это – чувствовать себя переносчиком добра, посланником любви к ближнему, когда в твоих руках вдруг оказываются средства для этого. Должно быть, это чудесное чувство, так мне представляется. Я надеюсь, оно доставляет вам радость. Ваш преданный читатель.

P.S. А что, интересно, говорит по этому поводу ваша мама?»

Признаться честно, это послание взволновало, особенно фраза из постскриптума, у меня даже засосало под ложечкой.

– Знаешь, о чем я сейчас думаю?

– Ну, приблизительно, – сказал Мануэль.

– Что хотя пожертвования и не имеют ко мне никакого отношения, но зато, может быть…

– Имеют отношение к твоей матери? – предположил он.

– Да, это я могу себе представить. Потому что она действительно хороший человек и всем всегда искренне помогала.

– Может, он ее знает, – предположил Мануэль.

– Кто – тот, кто написал имейл, или спонсор?

– Может, один из двоих, или оба, или один и тот же, – ответил он.

И хотя это было для меня чуть-чуть заумно, но он, наверное, имел в виду, что автор имейла в самом деле мог быть дарителем и что он был связан с моей матерью. Как бы то ни было, мы тут же сформулировали ответный имейл и отправили ему:

«Многоуважаемый «преданный читатель», нет, я не знаю, отчего именно мне выпало быть посыльным этого щедрого дарителя и хорошего человека. Может, вы могли бы дать мне какую-то зацепку? Какое-нибудь ключевое слово, подсказку? И еще один вопрос: знакомы ли вы с моей матерью? Могу ли я что-то передать ей? Может быть, это было бы для нее радостью. Сердечный привет, Герольд Плассек».

* * *

– Знаешь, о чем я несколько раз задумывался? – спросил меня Мануэль чуть позже.

– Нет, – сознался я.

К сожалению, у меня не было дара читать чужие мысли.

– Только не смейся надо мной, – сказал он.

– С какой бы стати я смеялся, – слукавил я.

– Я тут подумал: если пожертвования не имели отношения к тебе, то, может быть… – Он сделал особенно длинную паузу, но до меня просто не доходило. – То, может быть, ко мне, то есть, собственно, к моей маме.

– Интересно, – сказал я, и мне и впрямь было интересно.

– Да, мне легко представить это. Потому что моя мама действительно очень хороший человек и уже многим помогла.

– Это точно.

– И пожертвования пошли с тех пор, как мы с тобой познакомились, то есть с тех пор, как я пришел к тебе в кабинет, именно тогда это и началось.

– Вообще-то верно, Мануэль, именно тогда все и началось, – осознал я.

Я был из тех людей, кто имел довольно ограниченное представление о вещах, с которыми предстояло столкнуться. Зачастую настолько ограниченное, что я даже не задумывался, чем это может быть чревато. И зря не задумывался, как оказалось во второй половине дня в субботу. Мне-то представлялось, что я буду зрителем на юношеском баскетбольном матче, в котором играл «мой» Мануэль, а рядом со мной, возможно, будет сидеть Ребекка. И еще я представлял, что команда Мануэля «Торпедо-15» забросит в кольцо мяч, решающий исход игры, и мы с Ребеккой вскочим на ноги и будем ликовать, а в ходе ликования бросимся в объятия друг другу – и я внезапно стану Мужчиной минуты. Но это, честно признаться, было скорее фантазией, чем реальной возможностью.

Но мне бы никогда не пришло в голову представлять себе, что история повернется так, будто я – это не я, а, скажем, Элвис Пресли, оживший из музея восковых фигур мадам Тюссо и в полном прикиде явившийся на трибуны центрального спортзала Оттакринга – правда, без сопровождения из пятидесяти быкоподобных телохранителей, вооруженных «калашниковыми», а всего лишь в окружении двух женщин – тренерши по фитнесу и стоматологини. Что я хочу этим сказать: практически все присутствовавшие там узнали меня, к тому же все разом от меня требовали автографов, хотели сфотографировать или сфотографироваться со мной, в то время как я давал им автографы, хотели поговорить со мной о серии пожертвований, хотели со мной сфотографироваться в тот момент, когда я давал им автографы и говорил с ними о серии пожертвований. И так далее. А в буфете к тому же было только безалкогольное пиво – эти спортсмены и любители спорта всегда промахивались выше цели.

Наконец, дело пошло к свистку, возвещающему начало игры, шум и оживление стихли, и я – в принципе уже полностью измотанный – мог опуститься на свое место. Между мной, Ребеккой и моей фантазией вклинилась, впрочем, еще и тетя Юлия. А на краю площадки теперь не терпелось поважничать и покрасоваться с микрофоном то ли референту по юношескому спорту, то ли даже президенту.

– Позвольте мне по столь особенному поводу сказать несколько вводных слов, – сказал он.

Потом он рассказал о Махмуте Паеве, о том, что как настоящее маленькое чудо можно расценивать то, что он сегодня будет участвовать в матче, что процесс легализации семьи в качестве беженцев начат сначала и есть хорошие шансы, что Паевы станут настоящими австрийцами; и что в сегодняшней игре не будет проигравших, потому что победила человечность – и все благодаря четырем персонам: добросердечной супружеской паре, которая приютила семью, щедрому спонсору, который предоставил в распоряжение Паевых средства, и – «last but not least…»[2]. «О нет, только не это!» … И поэтому мы очень рады иметь возможность поприветствовать господина Герольда Плассека, который удостоил этот матч своим присутствием. И теперь я могу попросить его спуститься сюда ко мне и сказать несколько коротких слов.

Моим первым словом было действительно короткое, и оно гласило: «Нет». Но оно утонуло в аплодисментах. Одновременно Ребекка, перегнувшись ко мне через Юлию, бросила на меня глубоко восхищенный, даже в чем-то взгляд побежденного и дала мне тем самым недвусмысленный знак, что я был ее Мужчиной минуты, который посредством короткой речи мог быть авансирован даже в Мужчину часа. Это было плохо, поскольку я питал отвращение к публичности и ненавидел говорить речи. Но ничего не поделаешь, мне пришлось на это пойти. Мне пришлось говорить публично.