Налив порядочную взрослую порцию, чтобы я какое-то время был занят самим собой, она приступила к пространному монологу.

– Герольд, поверь, я ничего про это не знала, на меня это все обрушилось как гром среди ясного неба. Я чувствую себя захваченной врасплох – так же, как и ты. Сегодня рано утром мне позвонил папа и все рассказал. Он обо всем узнал от старого Кунца. У них там тоже, естественно, черт знает что творится. Я думала, свихнусь, когда услышала, что напечатано в «Людях сегодня». Разумеется, я тут же попыталась связаться с Бертольдом, но попадаю только в его голосовую почту, это сводит меня с ума. Он по делам в Дубаи, то есть, я думаю, он как раз сидит в самолете на Франкфурт. Возможно, он еще даже не знает о том, что его ждет. Его хватит удар, когда он узнает…

– То есть ты не думаешь, что он как-то замешан в спонсорском деле?

– Нет. Это невозможно. Этого не может быть. Бертольд – не тот человек, кто делает такие вещи, – ответила она.

– А счет в Лихтенштейне? И крупные суммы, которые он с него снимал? Что, Бертольд не тот человек, кто делает такие вещи? – спросил я.

– Это наверняка не имело ничего общего с пожертвованиями.

– Собственно, это не мое дело, но для чего один-единственный человек снимает так много денег? Для чего они ему? Он что, хочет купить остров? Или собирается построить египетскую пирамиду?

– Послушай, Герольд. Меня никогда не занимали такие вещи. Мы всегда строго отделяли одно от другого – личное и деловое. Свои профессиональные операции он всегда совершал в одиночку и держал это при себе. Он не хотел грузить этим меня и семью.

– Весьма чутко с его стороны.

– Он всегда говорил, что такая уж у него работа, что он одной ногой автоматически стоит вне закона, что бы он ни делал. Все это – вопрос истолкования.

– Отличная работа, – сказал я.

– Это и есть цена.

– Цена чего?

Это был рискованный вопрос, ибо с Гудрун станется: она могла бы принудительно протащить меня с экскурсией по всем помещениям, где были собраны трофеи благосостояния – от китайского платяного шкафа – через жизненно необходимый электрический подогреватель тарелок – и до отмеченного антверпенской дизайнерской премией держателя для туалетной бумаги. Только сами рулоны туалетной бумаги были на удивление нормальными. Но она промолчала и еще подлила мне виски.

Когда я вернулся домой, Мануэль еще не ушел. А я боялся встретиться с ним. И он действительно скорчил мне более дружелюбную, чем обычно, рожу, задрав себе кончик носа. К счастью, я воспринял действительность довольно смутно.

– Где ты был? – спросил он.

– У Гудрун, бывшей жены.

– Ты пьян.

– Не говори такие страшные вещи, мне и без того плохо.

– Всякий раз, когда у тебя проблемы, ты пьешь алкоголь.

– Почем тебе знать, какие у меня были бы проблемы, если бы я не пил алкоголь, – сказал я.

– Совсем не смешно, – заметил он.

Теперь он не на шутку рассердился.

– Мне очень жаль, Мануэль, но у меня был плохой день.

– Ты думаешь, мой день был лучше? У меня в классе теперь все считают, что ты мошенник и врун.

– И ты тоже так считаешь? – спросил я.

– Нет, разумеется, нет. Но что от этого пользы, если все остальные думают иначе?

– Пусть думают что хотят, этого не изменишь, – сказал я.

– Ты никогда ничего не можешь изменить. И еще ни разу ничего не изменил. Тебе всегда все безразлично.

Когда он кричал, у него иногда прорывался высокий детский голос, как будто резали петушка.

– Нет, это неправда, что мне все безразлично, Мануэль, это не так.

– Тогда сделай что-нибудь, придумай, устрой, предприми!

– Что мне сделать? Есть ситуации, когда ничего не поделаешь, у человека связаны руки, и сейчас ситуация именно такая, – пробормотал я.

Тут он бросил в мою сторону едкий, презрительный взгляд, вскочил, собрал свои школьные принадлежности, натянул ботинки и куртку и вышел, хлопнув дверью.

* * *

Я отнюдь не гордился тем, что не придумал ничего лучшего, чем привычное, но дома я просто не мог находиться и переместился в бар Золтана. Мои собутыльники подгребли не сразу, а подтягивались по одному, и каждый выражал мне свое сочувствие.

– А что я тебе говорил? Вот на этом месте мы стояли, ты помнишь, и я тебе сказал, Гери, будь осторожен, это кто-то из твоего ближайшего окружения, причем тот, у кого есть деньжата. Это было ясно, – сказал Йози, кондитер.

– Денежки-то черные, оттого и засекреченность такая, – добавил Хорст, держатель тотализатора.

Я рассказал им о разговоре с Гудрун и о том, что она исключает участие Хилле во всех этих делах.

– Естественно, она будет его покрывать, – вставил Йози.

– С другой стороны, совсем не обязательно верить всему, что напечатано в какой-то грязной газетенке. У них вообще нет доказательств, это ведь только смутные предположения, а больше ничего, – возразил Франтишек, бронзовщик.

– Кроме того, у них вода уже к горлу подступила – из-за процесса против твоей бывшей газетенки, Гери. Если они проиграют, им, может, придется даже закрыться. Поэтому они состряпали более-менее складную историю, – сказал Арик, преподаватель профтехучилища.

– Так или иначе, зла они натворили. Дело с пожертвованиями доконали, больше ни одна душа не поверит в существование доброго самаритянина, – сказал Йози.

– Может, мне подослать домой к этому подлому писаке, этому Либкнехту, пару украинских мордоворотов? – спросил Хорст.

– Слушай, не будь таким простаком, – ответил Йози.

Тогда я рассказал им о том, что было для меня тяжелее всего: что Мануэль теперь держит меня за тотального неудачника и страшно зол за то, что я ничего не предпринял, – а что я могу сделать?

– Делать ты хоть так, хоть этак можешь только одно, – сказал Франтишек.

– Что? – спросил я.

Я ожидал, что он ответит: «Ждать, как будут развиваться события» – или что-то в этом роде.

– Писать, – ответил Франтишек.

– Я больше не напишу ни строчки, – заявил я. Или, может, просто слишком громко подумал, неважно.

– А ничего другого тебе больше не остается. Ты должен как можно скорее написать про какой-нибудь социальный проект и уповать только на то, что туда еще раз поступят десять тысяч евро, – произнес Франтишек.

– Он прав. Если не поступят десять тысяч евро, тогда действительно был замешан муж твоей бывшей. А если поступят – то тебе повезло, ты остаешься героем, спонсор жив, а мир еще не совсем пропащий, – сказал Йози.