наши девчонки. Эти, как всегда, чувствуют себя более свободно. Вот крайний, позади всех, выглядываю из-за чьего-то плеча — я. Ванько Подорожник — в центре, между директором школы и нашим классным руководителем. «Я в одном ряду с учительством», — шутя говаривал он.

Галинка все старается разговорить онемевшую хозяйку:

— А дрова у вас есть? А в хате не холодно? А кто еще с вами живет? Корову немцы не отобрали? А это у вас ход в другую комнату? Там, наверно, не топите?

Я уже было раскрыл рот, чтобы спросить у старой Подорожнихи про ее меньшего сына, но как раз в это время дотошная Галинка приоткрыла дверь в другую комнату и с кем-то поздоровалась.

— Простите, мы и не подумали, что здесь есть люди. Это ваш сын? — обратилась она к старухе.

И старуха наконец заговорила:

— Сын, голубонька, сын.

Я подошел к открытой двери. В комнате переминался в замешательстве с ноги на ногу Иван Подорожник. Осунувшийся, старше своих лет, усатый, но все же — он.

Какой-то момент мы смотрели друг другу в глаза.

— Иван! Ты? Какими ветрами, друг мой?..

Я был рад ему, как родному брату.

Иван сдержанно пожал мою руку, глядел как-то виновато или даже с боязнью.

— Я и не узнал бы тебя, Микола.

Старую Подорожниху словно кто подменил. Она хлопнула в ладоши, засморкалась в фартук.

— А, божечка мой праведный! Ванюшка! Да кто ж это будет такой? Я смотрю — ровно знакомый…

— Я, помните, тетенька, в гости к вам приходил? Рыбу вершей вон в той сажелке ловили…

— О господи мой! Да как же не помню! А я смотрю, смотрю, сама дыхнуть не смею, сейчас ведь такое творится… Взглянешь вот на Ванюшечку, и душа замирает — сейчас какой закон, есть ли какая правда? Кто кого поймал — и к стенке, кто кого осилил — тот и бьет. О господи, господи!..

Старушка, не переставая причитать, кинулась к печке. Она теперь, видать, поняла, что гостей не мешало б и угостить. Зато Галина на что разговорчива — а вынуждена была молчать, слушать хозяйку.

А мы с Иваном остались с глазу на глаз в его комнате.

— Ты как, Иван? Давно здесь? Вот уж не думал, так не думал! Знал бы — давно заехал в гости.

Иван только загадочно улыбался, отмалчивался. Я не сразу сообразил, что своими вопросами не давал ему слова сказать.

— Да, порядком… С самой оккупации…

— И молчишь?

Иван нетерпеливо пожал плечами, глаза его вспыхнули знакомой насмешливостью.

— А что, должен кричать? Тут хоть бы молча усидеть…

Я когда-то каждый раз терялся перед насмешливым Иваном. Он у нас был первым умником в классе. Все знал, все видел, стихи писал в стенгазету, в драмкружке участвовал, хвастался, что все книги перечитал, какие только существовали на свете. И когда, бывало, о чем и спросишь, вот так же нетерпеливо пожмет плечами, обязательно высмеет, дурачком тебя выставит перед всеми.

Растерялся я и на сей раз.

— Ты ведь, наверное, знал, что мы здесь орудуем?

— Да слыхал… — как-то уклончиво промычал Подорожник. — Только я и не подозревал, что это именно ты тут развоевался.

Иван в самом деле мог так думать. Уж если кто здесь и стал бы партизанить, так это смелый, находчивый Иван, а не я. Я и в школе был так себе, тихоня… Сидел больше за Ивановой спиной. Спросит о чем-нибудь учитель — отвечу, не спросит — сам руку не подниму. Затеет Иван какую игру — стану играть, а уж сам на затеи был не мастак. И вот теперь так получилось, что даже неудобно: Иван возле мамкиной юбки сидит, а я по лесам да селам ношусь, фашистам покоя не даю.

— Это так, — смеюсь, — судьба играет человеком. Скажи мне, Иван: если бы нам когда-нибудь раньше такое цыганка наворожила, ни за что бы никто не поверил. Ты у нас был первый заводила. Вот как порою складывается…

Иван посерьезнел, нахмурился.

— Что ж судьба… Судьба штука не слепая. Ее надо уметь держать в собственных руках.

— Правильно, Ванько, — дружески похлопал я его по плечу. — Мне нравятся эти слова. В такой час наша судьба в собственных руках.

Отняв руку от его плеча, я любовно погладил ею свой автомат.

Иван скривился будто от зубной боли.

— Считаешь, в оружии твоя судьба?

Я широко раскрытыми глазами уставился на товарища:

— А то в чем же? Ты определенно тоже припрятал где-нибудь такую же штуковину?

Он сразу испуганно замахал руками. В глазах — ужас.

— Что ты выдумываешь? Для чего она мне?

Теперь невольно мои брови сошлись на переносице.

— А куда же ты задевал оружие? Ты же — из армии.

Иван нетерпеливо забегал по комнате.

— Не был. Не довелось. На окопах меня держали. Все говорили, что немцу не видать Киева как своих ушей, а вышло… Институт мой еще до этого эвакуировался, а меня подвели, как последнего дурака. Да с такими порядками…

Я с удивлением слушал его.

— Вот ты… ходишь, воюешь. Думаешь, взял свою судьбу в руки. А она, твоя судьба, — тоже на кончике чьего-нибудь автомата. Руку, видишь ли, тебе прострелили. Только руку… А если бы пуля вершка на два правее взяла, что тогда, а?.. Вот тебе и судьба!

Я уже и не знал, что ответить на это. А Иван продолжал не спеша, будто рассуждая сам с собой:

— Зряшная это вещь, ежели порядка нет. Нет, Микола, порядка, — остановился он и заглянул мне в глаза, — вот какой сделал я вывод из всего хода этой войны.

— Война, друг, есть война. Какой тут порядок? Приполз враг на твою землю — бей!

— Легко сказать «бей», — покачал головою мой собеседник. — А если он тебя убьет?

— Ну что ж, может и так случиться.

— Не может, а наверняка. Видел, какая у них техника? Видел, какая