– Мой Друг, что вы? Рука была бы в кетчупе или краске, кто там в темноте отличит? Нет, эти недоумки носились бы за мной с высунутыми языками столько, сколько я бы того пожелал. Мечты о том, как бы я водил их за нос, отправлял им пальцы и другие предметы с места преступления, как писал бы им насмешливые письма, как путал бы их новыми убийствами, как вел бы эту заранее выигрышную шахматную партию – эти мечты дарили мне не меньшее удовольствие, чем мечты о самом процессе убийства. Дарили и дарят. Мечты. Всему виной в этой жизни они. Мечты.

– А секс? – спросил я. – Вы бы их насиловали? Ваши мечты возбуждают вас в сексуальном плане.

Он отрицательно покачал головой с самым разочарованным видом.

– Нет, и это еще одна причина того, что мне суждено остаться ничтожеством, которое так никогда и не добьется цели, не воплотит мечту в жизнь. Я импотент в этом сложном деле. И возбуждаюсь только от согласной женщины и проклятого чувственного и нежного секса. Как бы я ни старался, какие бы фантазии не использовал, убийство не заводит меня сексуально, только творчески, понимаете, Мой Друг? Только творчески. Я рассматриваю это дело, как искусство, как вдохновение для собственной жизни, а вот зависел бы от убийства сексуально – уже давно все было бы сделано. Но… я просто неудачник. Просто неудачник, Мой Друг. Судьба наградила меня характером обывателя, мышлением предпринимателя, чувствами альтруиста, и прокляла меня на это скучное и низменное благоденствие. И никогда моей фотографии не висеть рядом с их фотографиями в комнате очередного последователя или тупоголового детектива. Никогда мне не быть в их ряду, Мой Друг. Никогда.

– Хотел бы я сказать, что мне жаль, но это не так, – серьезно сказал я.

– Вам не понять, Мой Друг. Не понять…

– Может быть, – пожал я плечами. – Но даже увидеть убийство со стороны – это огромное испытание, могу сказать с уверенностью.

– Расскажите еще раз, Мой Друг, – его пьяные глаза вновь увлажнились.

– Нет, господин Асфиксия, не стану. Уверен, что эта сцена мне еще и так долго будет сниться, чего бы я вовсе не желал. И при этом вы говорите, что я выполнил свою работу превосходно, и все закончилось так, как никто не мог и мечтать. Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, Мой Друг, что Германик окончательно потерял субординацию и его стремления стали просто невыносимыми для высших кругов нашего города. Он был костью в горле общества. Костью, Мой Друг. Он в открытую выражал нам свое презрение, и своим поведением, и своими идеями – такими, как площадь Инцитата в центре города или реорганизация городского музея в дворец Инцитата. Можете представить себе, Мой Друг, что он даже устраивал в этом музее званые вечера от имени своего коня, на которые мы были вынуждены приходить, и где его конь вот так запросто бродил между нами, а мы были вынуждены его приветствовать и выражать свою благодарность. Все уже давно желали смерти Германику, но никто не решался исполнить этот немой общественный приговор, пока не сорвался Кассий – коррупционер и честолюбивый глупец, такой же сумасброд, как его давний патрон. Одним выстрелом убиты два зайца, Мой Друг. Два зайца убиты…

– Шестью выстрелами, – уточнил я.

– Пусть так, Мой Друг, пусть так. Германик мертв, а Кассий окажется в тюрьме. Да, о таком мы не смели даже мечтать.

– И, тем не менее, в тайне рассматривали такую возможность, когда отправляли меня на эту встречу? – спросил я, чувствуя зарождающийся пьяный гнев. – Признайтесь, господин Асфиксия.

Он видимо заметил на моем лице и злость, и подозрительность. Он тоже принял озабоченный вид и около полуминуты молчал, глядя сначала мне в лицо, а затем переведя взгляд на петлю, свисавшую с потолка.

– Не молчите, господин Асфиксия, – настаивал я. – Вы предполагали трагедию, так ведь? О, нет! Вы о ней мечтали.

– Мой Друг, поймите… – начал он, но опять замолчал.

– Что я должен понять? – воскликнул я и встал с кресла. – То, что вы с моей помощью рассчитывали спровоцировать конфликт?! Окончательный конфликт! Вы знали, что конструктивного диалога не получится, знали, что оба настроены категорично! Знали! Сколько вам заплатили за это? – я указал на две тысячи франков, что продолжали лежать на столе. – Сколько вы положили в карман, бросив эту подачку исполнителю, который даже не подозревал о своей роли?

– Мой Друг, успокойтесь, прошу вас, – он выпрямился в кресле. – Прошу вас, не горячитесь. Вы просто не понимаете, что так должно было быть.

– Должно?! – вскричал я и перегнулся через стол к самому его лицу. – И скольких людей я должен был отправить на тот свет?! А?!

– Но, Мой Друг, – он осторожно улыбнулся, отчего мне захотелось его ударить. – Это ведь такие пустяки. Все это пустяки и совершенно не важно. Вы просто выполняете работу переводчика, вы не решаете, кто будет жить, а кто умирать. И я не решаю. Это решает человек, который приходит с пистолетом за поясом.

– И которому я говорю в лицо, что он трусливая баба, что он хуже коня!

– Мой Друг, успокойтесь. Вы слишком близко принимаете все к сердцу. В конце концов, все это сущие пустяки и совершенно не важно.

– Знаете, господин Асфиксия, – процедил я, испепеляя его взглядом. – Вы можете собой гордиться, ведь вы все-таки исполнили свою мечту. – Я развернулся и пошел к двери, возле которой обернулся и добавил: – Надеюсь, вы поняли, что наше сотрудничество на этом окончено.

– О, Мой Друг! – вскричал он и бросился за мной следом. – Прошу вас, не делайте поспешных выводов, не делайте. Вы не можете так подвести меня, нет, не можете! Где же я еще найду такого переводчика?!

– Такого глупца?! – усмехнулся я, пересекая гостиную.

– Ведь вас же бог послал, Мой Друг. О, не кипятитесь, прошу вас, не кипятитесь! Вот, возьмите хоть деньги, отдохните пару дней как следует. Возьмите же!

Он встал между мной и входной дверью, тыча мне в грудь пачкой купюр. Я взял деньги с презрительной усмешкой и бросил их ему в лицо.

– Умойтесь кровью Германика, – я грубо оттолкнул его и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Я думал, что он бросится за мной на улицу, но этого не произошло. Возможно, он начал биться в очередной истерике, растянувшись на пороге своей гостиной, возможно, проснулась гордость. В любом случае, я не желал видеть и слышать его унизительные мольбы, боясь, что они спровоцируют меня на насилие, к которому столь неравнодушным был господин Асфиксия.

Как оказалось, этот псих