– А когда убил, Мой Друг! Когда убил, что он сделал первым делом?! – спросил господин Асфиксия, вновь подливая виски себе и мне.

– Сначала около минуты просто смотрел в одну точку невидящим взглядом, – ответил я, пытаясь припомнить, испытывал ли я страх за свою жизнь в тот момент.

– И что, Мой Друг, вы не испугались, что он может застрелить и вас? В состоянии аффекта, или чтобы убрать лишнего свидетеля? – словно прочитал мои мысли господин Асфиксия.

– Вот, честное слово, не было таких мыслей. Да и свидетелей там было слишком много, кроме меня.

– Ах, какое самообладание, Мой Друг! Какое железное самообладание! Бесконечно вами горжусь! Ну, а потом? Что было потом, Мой Друг?

– Я же вам уже говорил, господин Асфиксия…

– Да-да, конечно, Мой Друг. Потом подошли все эти люди, начали аплодировать и хвалить его, да? Правильно я говорю?

– Почти. Сначала они просто встали, а подходить начали, когда Кассий спрятал пистолет и вновь сел за стол.

– Вы говорите, что он смеялся, Мой Друг?! Он смеялся, да?! – какая-то дикая улыбка заиграла на его губах, и он вновь, перегнувшись через стол, заглянул мне в глаза; я увидел эту маниакальную улыбку прямо перед собой, отчего мне стало не по себе.

– Да, он смеялся… – ответил я и отвел глаза. – Но думаю, что это был истерический смех.

Господин Асфиксия отпрянул от меня и тоже рассмеялся.

– А вы думали сначала, что он плачет от отчаяния, да, Мой Друг?! Так ведь вы сказали? – он вновь начал ходить туда и назад, продолжая посмеиваться.

– Да, но я тогда уже с трудом соображал. К тому же, все эти люди – они так громко кричали, что в голове у меня стоял сплошной звон.

– А, как вы думаете, Мой Друг, Кассий испытал удовольствие от убийства?

– Удовольствие? – переспросил я.

– Именно. Вот скажите: когда вы видели его остекленевший взгляд сразу после убийства, и когда потом он смеялся, в его глазах был восторг убийцы?

– Думаю, я не до конца понимаю, о чем вы говорите, господин Асфиксия, – ответил я и осушил очередной бокал.

– Спрошу проще: по выражению его лица, как вы думаете, Мой Друг: способен он убить еще раз? – хозяин дома тоже допил очередную порцию и наконец опустился в свое кресло; вероятно, ноги уже держали его все хуже.

– Как мне кажется, любой человек, переступивший эту черту не в целях самозащиты, уже достаточно скомпрометирован, как потенциальный убийца, – ответил я, всем видом стараясь показать, что этот разговор доставляет мне сильное неудобство.

– Вы правы, Мой Друг, – кивнул господин Асфиксия. – Вы правы. Но далеко не каждого убийцу мотивирует восторг процесса.

– Вы хотите понять, есть ли вероятность, что Кассий превратится в одно из этих чудовищ? – я указал на фотографии убийц и маньяков в его кабинете.

– Не превратится, Мой Друг, не так. Убийцами не становятся после первого убийства. Ими становятся гораздо, гораздо раньше. Иногда ими уже рождаются. А с первым убийством происходит то, что я называю реализацией восторга – это личный термин, обратите внимание, Мой Друг. Реализация восторга. Этот момент в сознании этих людей, которых вы назвали чудовищами, производит революцию гораздо более сильную, чем первый секс у девственника, или первый приход у героинового наркомана. Гораздо более сильную, Мой Друг.

Тут он сделал долгий выдох, устремил пустой взгляд в пустоту и просидел так долгие десять секунд, пока я придумывал, как отреагировать на его речь. Реагировать на эту самую речь мне не пришлось, потому что из глаз его вдруг хлынули слезы, и он уронил голову на стол, прямо как Кассий в ресторане.

– Господин Асфиксия, что с вами? – осторожно спросил я, пока его тело вздрагивало от рыданий.

– О, простите, Мой Друг, – отвечал он сквозь слезы. – Ради бога, простите.

– Вам стоит отдохнуть, это все стресс, и вы не спали всю ночь, – сказал я.

– Спасибо, Мой Друг, спасибо. Все в порядке, – он откинулся на спинку кресла, и похоже, сумел вернуть себе самообладание. Но тут вторая волна рыданий, еще более сильная, настигла его, и он вновь закрыл лицо и принялся сотрясаться всем телом.

– Реализация восторга, восторг реализации, – говорил он, пока я разливал остатки виски в бокалы. – Господи, как же я вчера мчал на улицу братьев Карамазовых, когда мне сообщили, чем закончилась встреча Кассия и Германика. Мчал как проклятый! Ох, да я и есть проклятый! Думал, хоть гляну на творение чужих рук, коли свои не поднимаются! А свои-то не поднимаются! За пятьдесят пять лет так и не поднялись, будь они прокляты! Думал, хоть немного приближусь к своей реализации восторга! Надеялся, что, увидев это произведение искусства вживую, первый раз в жизни увидев еще не остывший труп человека в луже крови, что-то во мне прорвется, что-то в один момент проснется и все изменится. Верил, что смогу причаститься чужим успехом! Да, причаститься! И что?! И что?! Что из этого вышло?! Вышло то, что это ничтожество, которое сейчас захлебывается перед вами в своих соплях, Мой Друг, даже не смогло толком рассмотреть труп! Вот, что вышло, Мой Друг! Только увидев лужу крови и человека, из которого эта кровь вылилась, это ничтожество почувствовало тошноту, головокружение и самое ужасное, Мой Друг! Самое ужасное! Это ничтожество почувствовало страх! Именно страх! Иррациональный страх от легкого прикосновения к смерти, к неизвестности! И это ничтожество поспешило укрыться в углу, поспешило занять себя уходом за вами, Мой Друг, потому что оно было не в силах смотреть на труп! Не в силах, Мой Друг, верите ли вы?! И это ничтожество смело мечтать стать одним из этих великих людей, которых вы сейчас видите вокруг себя. Это ничтожество мечтало когда-то почувствовать реализацию восторга, сорвав впервые эту мембрану и заявив о себе миру. Мечтало, как его руки будут забирать чужую жизнь, потом другую, жизнь за жизнью, вновь и вновь, пока недоумки из полиции ломали бы себе голову над его психологическим портретом и моделью поведения, проверяли бы свои базы с образцами ДНК и отпечатками пальцев, арестовывали прежде судимых насильников и убийц, и с подсознательным нетерпением ожидали очередного мертвого тела за моей подписью. Вот о чем смело мечтать это ничтожество, Мой Друг. Вот о чем! Верите ли?

Шокированный этим признанием, я сидел в полном недоумении, забыв поставить на стол пустую бутылку, которую все еще держал в руке. С надеждой я подумал, что он просто перебрал, или, быть может, разыгрывает меня, как и в