— Не успеет. Я тебя в центральные губернии отправлю. Не надоело по Сибири скитаться под чужой фамилией?

Лыков сказал это наугад, но эффект оказался неожиданным. Саблин прижал ладони к лицу и зарыдал.

— Что ты, Иван Богданыч, полно! — стал утешать его сыщик. — Пойдем-ка отсюда, все на нас пялятся, а это ни к чему.

Когда на улице артельщик немного успокоился, то пояснил:

— За живое ты меня задел. Давно мечтаю вернуться в родную деревню. Я ведь рязанский, Пронского уезда Суйской волости деревни Румянцево. Там у меня брат… если живой. Писать ему боялся. Тридцать лет скоро, как я боюсь. Авдотья от страха заболела, доктора говорят: болезнь рака, долго не протянет. И куда я тогда? Кому нужен? Хочу помереть на родине, лечь на нашем погосте рядом с отцом-матерью. А? Снимешь с меня этот страх — жить под своим именем в родном дому? Я пятнадцать тысяч скопил. Не украл, заработал, во всем себе отказывая. Может, примет меня брат за эти деньги, даст приютиться? Или, если помер, дети его, мои племянники. Все им достанется, лишь бы не выгнали.

Саблин сглотнул, ударил себя в грудь кулаком и продолжил:

— Но чтобы приняли они меня, надо, чтобы я к ним чистый пришел. А как тут, в каторжной земле, чистым остаться, Алексей Николаич? Объясни.

— Что на тебе еще висит, кроме старых лобовских грехов?

— Влип я по дурости в «Монастыревский бунт»…

Лыков даже растерялся:

— Ты-то каким боком? Политики начали из револьверов по конвою стрелять, почти сплошь евреи были.

— Да я от тебя в Якутск убежал. Тогда, помнишь? Жил укромно, скотину завел, по улусам кирпичный чай на шкуры менял. И дернул меня черт связаться с этими политическими. У них деньги были. Ни у кого нет, а у этих есть. И… Короче говоря, именно я достал револьвер дураку Зотову, который открыл пальбу по солдатам. Кто же знал, что он бешеный?

22 марта 1889 года в Якутске произошел вооруженный бунт ссыльных. Их в городе скопилось за зиму слишком много. Новый губернатор Осташкин, человек злой и беспринципный, своей властью изменил условия этапа до Среднеколымска. Людям уменьшили количество вещей и провизии, которые они могли взять с собой. И времени на сборы оставили мало, а еще отменили выдачу пособий на переезд. В результате 34 человека, среди которых было лишь 5 русских, а все остальные евреи, отказались следовать к месту окончательной ссылки. Они собрались в доме якута Монастырева, где жили несколько зачинщиков неповиновения. Пришли солдаты с полицейскими, с приказом доставить всех бунтовщиков в тюрьму. Когда во дворе столпились и те, и эти, случилось непредвиденное. Народник Зотов вынул из кармана револьвер и выстрелил в подпоручика Карамзина, нанеся ему легкое ранение. Кто-то из ссыльных (имя осталось неизвестным) поддержал товарища из другого револьвера. Солдаты под пулями проложили себе к воротам дорогу штыками, заколов по пути беременную женщину. Трое конвойных были ранены, а городовой Хлебников получил смертельное ранение.

Выбежав на улицу, рассвирепевшие солдаты дали по дому несколько залпов. Следствием лихого поступка Зотова стали 6 убитых ссыльных, еще 7 получили ранения. После короткой осады уцелевшие бунтовщики сдались. Власти решили судить их военным судом. По итогам трое главных виновных (включая Зотова) были повешены, 23 человека вместо ссылки на поселение получили каторгу. Сроки военные судьи им выписали большие (четверым даже бессрочную). «Монастыревцев» наказали чрезмерно, чтобы отбить охоту к неповиновению у остальных. В 1895 году власти сами признали излишнюю жестокость приговора. Каторгу перелицевали обратно в ссылку, сроки уменьшили и амнистировали несчастных. Тех, кто дожил.

Лыков обернулся. Они стояли чуть не на крыльце Третьей части. Нужно было срочно уходить отсюда. Алексей Николаевич махнул рукой извозчику, втолкнул в пролетку Саблина:

— Поехали к тебе, там договорим.

Иван Богданович жил в крепком пятистенке в ста шагах от Ангары. Он усадил гостя на кухне, а сам прошел в комнаты. Лыков услышал приглушенный разговор, потом звяканье стекла. Через несколько минут артельщик вернулся, прикрыв за собой дверь.

— Пускай поспит. Недолго осталось…

— Давай дальше. Ты остановился на том, что продал оружие Зотову.

— Да. А он еще потом, как ранил офицера, стрелял и в подъехавшего губернатора. Осташкин никак такое простить не мог. И понял я, что надо из Якутска тикать. Скотину пришлось бросить и паспорт новый купить. Так деньги-то и повывелись…

— Куда драпанул?

— А вот сюда, в Иркутск. Большой город, легче затеряться. Авдотья тогда еще была здорова, она сразу в прачки пошла. Трудилась не меньше моего, все хотела побыстрее обжиться. Вот и настирала себе хвори.

— Как ты попал в артельщики номеров для беглых? — в лоб спросил Алексей Николаевич. — И где они?

— Номера для беглых? — игнорировал артельщик первый вопрос. — Ну можно и так сказать. Сами мы промеж себя называем это место заимкой.

— Почему заимка?

— А она и есть заимка. То есть выселок Суворкино под заштатным городом Илимском.

Так Лыков впервые достоверно узнал, где находится нужный ему притон. А Саблин продолжил:

— Поскольку городок заштатный, полиции там считай что нет. Даже становая квартира не здесь, а в селе Нижне-Илимское. А какая полиция есть, та на довольствии у Ононашвили. Место дикое: четыреста верст от уездного Киренска и почти девятьсот — от Иркутска.

— Как выглядит притон? Сколько там скрывается людей, где они живут, как время коротают? Кто заправляет лавочкой?

— Погоди, Алексей Николаич, больно много вопросов задаешь. Главный там — Харлампий Харлампиевич Амеросов. Пристав Третьего стана Киренского уезда, чина не имеет и сам по обличью более похож на бандита, нежели на полицейского.

— Ты же сказал, что становой в городе не живет, а квартирует в деревне.

— Точно так. Харлампий обитает в десяти верстах, нарочно, чтобы в случае чего сказать: а я и знать не знал, это урядник, скотина, проглядел. Сам же бывает каждый день, за порядком следит и деньги считает.

— Какие деньги?

— Лучше всего золотой монетой. Но и бумажки возьмет, не побрезгует.

— Ты не шути, а поясни.

— Проживание на заимке платное, — сообщил артельщик. — А именно сто рублей в месяц с человека.

— Ого! Как в хорошей гостинице!

— Далее. Живут постояльцы в домах обывателей Суворкина. Выселок незаконный, губернские власти о нем даже и не знают. Кто побогаче — обычно это щеголи-поляки — селятся в другом выселке, Протасовке. Там хоромы получше. В самом городе Амеросов находиться запрещает, чтобы не бросались в глаза. А так живут будто на курорте: гуляют, охотятся, пьют с утра до ночи или в карты режутся. Я катаюсь туда раз в две недели. Привожу, что заказано по списку, и увожу новый список.

— И что там?