Отослав Франчука, коллежский регистратор попенял командированному:

— Вы уж на будущее извещайте меня, кому и что поручаете из моих людей. И так Бойчевский под сыскное отделение копает, ищет мне замену. Узнает, что вы в обход действуете, настучит губернатору. Мол, Аулин не на месте, даже приезжий чиновник это понял.

— Хорошо, учту, — попытался успокоить питерский сыщик иркутского. — Неловко дергать по пустякам, у вас своих дел полно. А полицмейстеру я говорю об отделении только хорошее.

— Ну-ну… Что касается вашей догадки, соглашусь — перспективная. Я и не сообразил связать те оброненные зимой паспорта с номерами для беглых. Вот что значит столичная школа.

— Это не питерская школа, Бернард Яковлевич. Я в сыске тридцать лет. От Варшавы до Сахалина изучал русский уголовный мир. Был «демоном», внедренным в банду убийц. Сидел в тюрьмах, ходил по этапу. Одиннадцать раз ранен.

— Одиннадцать? — ахнул начальник отделения. — Меня бог пока милует.

— Вот пусть и дальше милует. А следить за мной не надо. Почую недоверие или чужой глаз — обижусь. Со всеми вытекающими последствиями. Понятно?

— Понятно, ваше высокоблагородие.

Лыков почувствовал, что его коллега задет, и сделал еще одну попытку объясниться:

— Слыхали про арест поляков сегодня ночью?

— У Космозерской? Да, слышал.

— Так вот, это моих рук дело. Можете поинтересоваться у ротмистра Самохвалова, от кого он узнал о беглых боевцах.

— Вы? Но, Алексей Николаевич, как? Вы в городе две недели, агентуры нету, людей, кроме моих, тоже. Как вы поляков установили?

Лыков вкратце рассказал. Закончил так:

— Вы, Бернард Яковлевич, не дуйтесь, как мышь на крупу. Вам лично я доверяю, вот еще Франчуку. А остальным — нет. Взять того же надзирателя Огий-Тышкевича. Он же фальшивый насквозь! Кому Тышкевич сообщает, что творится в сыскной полиции, — Бойчевскому или напрямую Ононашвили? Не знаете? И я не знаю. И как вести с вами дела? Буду утаивать и дальше, в интересах дознания. Не от вас, а от чужих ушей.

Аулин смирился. Известие, что приезжий чиновник в его городе выследил беглых, а местные не сумели, произвело на него сильное впечатление. Сыщики договорились, что Алексей Николаевич и дальше будет доверительно общаться с Франчуком.

Из сыскного коллежский советник отправился на Петрушину гору. Приезд Азвестопуло ожидался со дня на день, и требовалось найти место для секретных свиданий. Лыков снял квартиру на Восьмой Иерусалимской улице. Хозяйку звали заковыристо: Гертруда Казимировна Перестай. То ли немка, то ли латышка, одинокая пожилая женщина, она не держала даже кухарки. Дворник, отставной ефрейтор пограничной стражи, молчаливый и неулыбчивый, понравился сыщику. Он показал ефрейтору свой билет и пояснил задачу: помогать полиции. Тот сразу согласился. А получив трешницу «из секретных фондов», готов был расшибиться в лепешку. Есть еще на Руси люди, желающие послужить государству…

В четыре часа Лыков встретился в чаевой брата Франчука с надзирателем. Тот рассказал, что репутация у артельщика хорошая, ведет он себя тихо, ни в чем предосудительном не замечен. Раз-два в месяц ездит с грузами в Киренск и Илимск. Не бедствует, считается в слободе зажиточным человеком. В долг никому не дает. Что любопытно, Полубщиков сознательно старается быть как можно менее заметным. Хотела его ремесленная управа двинуть в гласные думы — отказался наотрез. И в старосты Покровского храма тоже не пошел, хотя общество очень просило. Скрытный человек.

— Возможно, Иван Богданович имеет слишком темное прошлое, потому и боится высовываться, — предположил питерец.

— Возможно, — согласился иркутянин. — Но мы его прошлое поднять не сможем. Полубщиков приехал в город аж в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. С тех пор много воды утекло в Ангаре.

— Вдруг он из бывших? Ссыльнопоселенец, а то и беглый каторжник.

— Все бывает. Однако, чтобы выяснить его историю, нам придется рассылать запросы. За подписью полицмейстера. Тогда мы сразу обнаружим свой интерес к артельщику.

— Э-хе-хе… Поставщик в санаторию — очень ценный персонаж. Вот бы кого завербовать. Я хочу его увидеть, незаметно.

Франчук задумался:

— Сверхштатный городовой Сучков показал мне его сегодня на базаре. Каждый день Полубщиков ходит по лоткам. Баба его, слышно, болеет, и он сам себя обеспечивает. Да еще за ней ухаживает.

— Хороший знак. Значит, совесть еще не потерял. Завтра вы так же украдкой покажите мне этого человека. По какому базару он ходит?

— По Хлебному. Часам к одиннадцати будьте на углу Графо-Кутайсовской, возле управления Забайкальской железной дороги. И оденьтесь попроще.

Пора было расходиться, но питерец тянул. Потом сказал, неожиданно перейдя на ты:

— Федор Степаныч, устрой мне свидание с Володькой Чалдоном. Чем быстрее, тем лучше.

— Хотите про Ядвигу ему сказать?

— Хочу. Пока он ее не убил.

— С Чалдоном… — надзиратель задумался. — Он больно резкий. Чуть не по нему, сразу звереет.

— Я ему важную новость скажу. Авось не убьет.

— Пробуете маза с кавказцами столкнуть? — догадался Франчук.

— Есть и такая задумка. Как полагаешь, Вовка спустит такое, что его обманули и на другого свалили? Или озвереет?

— Уж точно второе. А нам только легче будет, ежели фартовые друг дружку лупить начнут!

— Вот об этом и речь, Федор Степаныч. Так что сведи.

Сыскной надзиратель обещал подумать. А коллежский советник отправился в «Деко» пораскинуть мозгами. Он очень надеялся на приезд Сергея и хотел как можно больше успеть сделать до него. Чтобы облегчить помощнику вживание важными подсказками. Но пока тайна номеров для беглых не давалась сыщику. Братья Родонай — штаб-офицеры Николая Ононашвили. Такие показаний не дадут, хоть ты их режь. Подступиться к ним трудно. Особенно если учесть, что полиция частично куплена «иван иванычем». Приходится свои действия прятать не только от бандитов, но и от коллег. Охранное отделение показало свою осведомленность, ну и что? Разработка уголовных запрещена им по закону. Агентура ориентирована на пресечение политических преступлений. К тому же у жандармов свара между собой: один — с сошкой (ротмистр Самохвалов), а семеро — с ложкой. В той же Одессе Лыков мог всецело положиться хоть на местную полицию, хоть на военных. А в Иркутске?

Однако времени на то, чтобы безутешно расстраиваться, у сыщика не было. Курлов ничего не забывает и с удовольствием размажет провинившихся подчиненных в лоск. Идет третья неделя командировки — скоро столица потребует отчета. Пока можно скормить начальству арест боевцев. Вовремя подвернулись ребята; жаль, что они не выведут на санаторию. А Ядвига? Она давно пересылает в европейскую часть своих поляков. Неужели ей неизвестно местоположение притона?