— Роняете мой авторитет среди черного народа.

— Не надо было платить?

— Конечно, мы же полицейские.

— Ну извините, не подумал.

На этих словах питерца Федор Степанович вдруг замер и демонстративно отвернулся в другую сторону.

— Он?

— Так точно. У прилавка с дичью, в бурочных сапогах.

Лыков не спеша обогнул лоток, бросил беглый взгляд — и опешил. Он знал этого человека раньше! Через секунду память выдала фамилию.

— Иван Богданович, здравствуйте!

Седобородый благообразный мужчина лет шестидесяти пяти обернулся, увидел питерца, и его словно ударило током.

— Извините, вы меня путаете с кем-то.

— Немудрено, ведь с тех пор прошло двадцать шесть лет, — с нажимом произнес коллежский советник.

— Не понимаю, — бросил Полубщиков и попытался уйти.

Алексей Николаевич ухватил его за плечо:

— Значит, вы отказываетесь признавать, что ваше настоящее имя Иван Богданович Саблин?

— Я Полубщиков, у кого хотите спросите!

— Надзиратель, арестуйте этого человека и доставьте в участок, — распорядился питерец.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие. А в чем его обвинить?

— В присвоении чужого имени. Оформите арест и посадите в камеру, пусть подумает. К вечеру я с ним побеседую.

— Ваше высокоблагородие, жена у меня болеет, — взмолился артельщик. — Если я домой не приду, кто ей лекарство даст, кто накормит?

— Жена та же, прежняя? Авдотья?

Полубщиков-Саблин понурился и ответил шепотом:

— Она.

— Пошли к тебе домой, расскажешь. А меня тоже узнал?

— Узнал, Алексей Николаевич. Постарели мы оба, да…

Лыков отпустил надзирателя, и два давно не видевшихся человека побрели по улице.

— Рассказывай, как жил все эти годы, — потребовал сыщик. — Когда мы виделись последний раз, ты мне зубы заговаривал, а сволочь Елтистов в спину стрелял[38].

— Неправда твоя, Алексей Николаевич. Понимаю, что ты мне не веришь, но вот святой истинный крест — нет там моей вины! Елтистову я велел в окно убраться. Отвлекал тебя, да. Но только чтобы помочь ему сбечь. А он, чурбан безмозглый, решил лобовский приказ исполнить. Сам пропал и мне жизнь поломал. Пришлось нам с Авдотьей из Нижней Кары бежать и по Сибири скитаться.

— Ладно, пускай будет так, как ты сказал, — примирительно махнул рукой сыщик. — Авдотья, когда я очнулся, то же самое поведала. Если заметил, я тогда весь Нерчинский каторжный район на уши поставил. А тебя не искал, отпустил.

— А что с Челубеем стало? Говорили, он при смерти?

— Выздоровел, черт мускулястый… Его я тоже отпустил, в Америку. Яков приезжал шесть лет назад, он теперь у американцев вроде адмирала.

Саблин остановился и жалобно посмотрел на Лыкова:

— А меня? Можно меня второй раз отпустить?

— Нет. Теперь другой расклад, ты мне нужен для дела.

Иван Богданович Саблин встретился Лыкову в Нижней Каре в 1883 году. Сыщик был тогда «демоном», легендированным агентом полиции, внедренным в банду «короля» Петербурга Лобова. Они приехали вдвоем с Яковом Недашевским, уголовным по кличке Челубей. Саблин был представителем Лобова в Нерчинском каторжном районе и отвечал за этапную цепочку. Доверенные люди «короля» пересылали по ней с востока на запад тех беглых, которые могли заплатить за свое освобождение. Они служили во всех крупных пересыльных тюрьмах канцелярскими служащими и писарями. Варганили документы, а подлинные сжигали. Укрывали и направляли. Сбивали полицию со следа. Этапная цепочка была предтечей той санатории, которую сейчас разыскивал коллежский советник. Разница состояла в том, что подручные Лобова использовали систему пересыльных тюрем. А нынешняя организация орудовала на воле. Поэтому как только сыщик узнал Саблина, то сразу же уверовал, что тот занимается прежним ремеслом. Но уже под рукой Ононашвили. Тогда, в восемьдесят третьем, сыщик отпустил Ивана Богдановича. Точнее, не поместил его в список лиц, объявленных в розыск, когда Саблин узнал о сыщике и сбежал. Теперь он был настроен иначе.

— Иван, — сказал он, сворачивая в ближайшую чаевую, — давай угостимся и заодно выложим картишки на стол. Я служу все там же, в Петербурге, в Департаменте полиции. Только в чинах подрос, был поручик, а стал полковник. И приехал сюда, чтобы найти и разорить ваш притон. Мы называем его санаторией, а иногда номерами для беглых. А суть одна: место, где за немалые деньги люди Нико Ононашвили перемазывают беглецов, чтобы потом отправить их, куда попросят. Понял меня?

— Нет.

— Врешь, Иван Богданыч, понял. Ты — часть этого механизма. Думаю, что поставщик, артельщик. Где ваша санатория, в Киренске или Илимске?

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — упрямо заявил лже-Полубщиков. — Что живу под чужим именем, за это полагается два месяца тюрьмы. В остальном я чистый.

— Ну тогда сядешь за старое, — пригрозил сыщик.

— Какое еще старое? Там срок давности давно вышел.

— Кому вышел, а кому — нет.

Саблин насторожился:

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что Лобов был замешан в покушении на цареубийство.

— И кого он хотел кончить, Александра Миротворца? Так его давно уже Бог прибрал. Притом, где Лобов и где я. Какая тут связь? И не при делах я был, сидя в семи тысячах верст от Петербурга.

— При делах или нет, ты будешь доказывать следователю по особо важным делам, — надавил Алексей Николаевич. — В Иркутском тюремном замке. При покушении на цареубийство срока давности нет.

— Да не знал я ничего! — повторил артельщик так громко, что на них стали оглядываться посетители.

— Не ори, не поможет. Знал, не знал — какая разница? Мог знать. И не донес.

— Но…

Сыщик приложил ладонью о стол:

— Заткнись и слушай!

Иван Богданович съежился:

— Ты что задумал? Из полковников в генералы скакнуть по моим плечам? Чего и не было раздуть и начальству подать? Под новым соусом старое жаркое?

— Ты прав: как я скажу, так судья и напишет в приговоре. От тех годов в живых уж никого не осталось. Кроме нас с тобой да Челубея. А Яков мой должник, я его в Америку отпустил. Хотя должен был поместить в Петропавловский равелин. И вдвоем с Челубеем мы тебя подведем пусть не под петлю, но под бессрочную каторгу. Если…

Саблин застыл.

— Если ты мне не поможешь разорить номера для беглых.

— Ты хоть понимаешь, что Нико мне за это кишки вынет?