— Илимск! Городишко размером с починок, у нас оттуда никогда ничего не приходило.

— А кто отвечает в ГЖУ за Киренский уезд?

— Корнет Архангельский.

— Корнет? — хмыкнул питерец. — А годиков-то ему сколько?

— Двадцать пять. И у него два уезда, а не один. Есть еще Верхоленский. По правде сказать, Михал Михалыч девять месяцев в году проводит здесь, в Иркутске. Под разными предлогами. Туда выезжает, только чтобы поохотиться.

— Вот потому у вас и числится, что в Илимске все тихо, — саркастически прокомментировал Лыков. — А мы с ног сбились, отыскивая санаторию для беглых.

— Киренский уезд — самый малонаселенный во всей губернии, — стал оправдывать коллегу ротмистр. — Численность — ноль целых одиннадцать сотых души на квадратную версту! Я должен был догадаться, что именно туда Ононашвили засунет свой притон.

— Осведомления, судя по всему, у вас там нет?

— Какое от корнета Архангельского может быть осведомление, — в сердцах ответил Самохвалов. — Но его легко понять. Девяносто процентов территории Иркутской губернии до сих пор не обмежевано. Значит, эта земля никому не принадлежит. Там есть места, куда не ступала нога человека. По крайней мере цивилизованного. Спрячь дивизию, и никто о ней не узнает.

— Дивизию надо снабжать, — возразил сыщик. — Тот же Саблин возит в крохотный городишко ружья, макинтоши, дорогое вино. И это ни у кого не вызывает вопросов?

— А я вам поясню почему. Через Илимск ведется снабжение Олекминско-Витимской золотоносной системы. Там тысячи рабочих, их надо кормить, одевать, поить водкой. И возок вашего Саблина теряется в этом потоке, делается незаметным. Тракт идет на Киренск, а оттуда по Лене грузы сплавляют до Витимского. Пароходы сворачивают в речку Витимку и через триста пятьдесят верст разгружаются в Бодайбо, столице золотопромышленности. Я больше скажу: Илимск и живет благодаря приискам. Весь старательский сезон надо туда доставлять массу товаров. А в октябре, когда прииски закрываются до весны, рабочие возвращаются к себе. И в вашем городишке спускают последние деньги. Ведь они получили расчет, а многие и золотишко тащат, что утаили от хозяина. Их начинают спаивать и раздевать еще в Витимском, продолжают в Киренске, а добивают здесь. Почти все приходят в деревню с пустыми карманами. А у других и дома-то никакого нет, им сам бог велит пропить выручку. Прошел этот люд, как войско Мамая, выдул целый Байкал водки, и опять в Илимске тишина. До весны.

Сыщик выслушал спич жандарма и сделал неожиданный, но правдоподобный вывод:

— Значит, грузинская дружина готовит экс на сентябрь или начало октября.

— Почему вы так решили?

— Ну, когда через город пойдут тысячи людей, боевиков уже не спрячешь. Надо убрать их с чужих глаз загодя.

Самохвалов задумался, потом согласно тряхнул головой:

— Так и есть. Похоже, мы знаем время. Осталось выяснить место.

— А что в Иркутске самое ценное? Где можно ожидать осенью большого прихода наличности?

Ротмистр опять задумался и морщил лоб долго.

— М-м-м… На железной дороге каждую неделю копятся крупные суммы, которые надо свозить в казначейство. В таможне с окончанием лета собирается много пошлины. Причем в золотой монете! Чайный склад Высоцкого закрывает сезон весьма солидно. И те же старатели несут в золотоплавильную лабораторию свою добычу. Вот, пожалуй, главные точки скопления денег.

— Придется все их взять под наблюдение. Согласны, Александр Ильич?

Ротмистр развел руками и запел знакомую песню, что людей не хватает. Лыков пропустил ее мимо ушей и завершил разговор еще одной новостью.

— Я попробую вам помочь с объектом, — сказал он Самохвалову. — В город прибыл мой помощник титулярный советник Азвестопуло. Под видом беглого арестанта.

— «Демон»? — ахнул жандарм. — Я думал, их совсем не осталось.

— Сергей Манолович, возможно, последний. Уж очень опасно: начальство запретило внедрение сыщиков в уголовную среду. Я весьма надеюсь на Сергея. Его задача — проникнуть в Илимск и стать номерантом притона.

— Однако вы, Алексей Николаевич, мастак. Ну, мастак! Сразу с двух сторон заходите. И осведомителя завербовали, и своего человека хотите внутрь запустить.

— Александр Ильич, мне пора. Я поехал в Красноярск, на день-два. А вы пока ориентируйте негласную агентуру на Илимск. Только очень осторожно. Преступники не должны догадываться, что нам известен их бивуак.

Улица Кругобайкальская спускается с Кайской горы к железнодорожному вокзалу. Она вся уставлена винными лавками, портерными и меблирашками. Из них номера Ононашвили самые престижные и предоставляют более всего удобств.

В кофейню при них в полдень явился незнакомец. Смуглый, серьезный, одет без претензий, но что-то в его лице настораживало. Поэтому, когда человек попросил позвать Лазаря Константиновича, официант сразу отправился за хозяином.

Вышел толстый, с одышкой, мужчина, посмотрел на гостя и спросил:

— Ну и кто вы?

Тот ответил по-гречески, и весь дальнейший разговор шел на этом языке.

— Мне бы пожить где-нибудь в спокойном месте. Я заплачу.

— Но я так и не дождался ответа на свой вопрос.

— В документе написано, что меня зовут Раздеришин. На самом деле я Серега Сапер. Слышали?

Толстяк равнодушно пожал плечами:

— Что-то говорили люди, да не помню подробностей…

— Понимаю, чужому верить глупо. Вы наведите справки. Например, у Спиридона Фанариоти.

— У Фанариоти? Из Одессы?

— Да. Вы ведь у него кофе покупаете?

— Ну, и у него, и у других…

Гость насупился:

— У каких таких других? Может, и у Абрама Немого?

Попандопулос с вызовом ответил:

— А хоть бы и у него. Нельзя, что ли?

— Ай-ай-ай. Грек должен покупать у грека, а не у еврея. Вы же знаете, что в Одессе между ними идет война. Спиридон говорил мне о ваших отношениях. Вы берете три пуда в месяц, а могли бы брать десять. Лазарь Попандопулос снабжает кофейным зерном всю Восточную Сибирь. Но предпочитает кормить жидов, а не своих соотечественников.

— А он говорил вам, что у Немого кофе на пятнадцать процентов дешевле? — рассердился хозяин. — Пусть сбавит цену, и я буду покупать у него.

— Он готов сбавить. Телеграфируйте ему и убедитесь. Еще попросите для меня денег, Фанариоти должен Сергею Маноловичу Азвестопуло триста рублей. Могу я получить их через вас? Самому мне идти на почту неудобно. Я, видите ли, с этапа утек.

Попандопулос, когда услышал последнюю фразу, взял гостя за руку и отвел в задние комнаты.

— Здесь нас никто не слышит. Как уж вас зовут?