Но правда была в том, что Алиса начинала волноваться.

Земля у нее под ногами посерела, высохла и лишилась последних клочков травы. Ночь снова превратилась в день, на небо выкатилось палящее солнце. Каждый сантиметр воздуха наполнился нестерпимым жаром, и хотя подсознание Алисы почти выло от тревоги, непоколебимая уверенность в собственной правоте вела ее вперед, будто на невидимом аркане.

К тридцать четвертой минуте Алиса окончательно впала в полуобморочное состояние. Девочке уже было не важно, куда она идет; все, что она могла – тупо переставлять ноги. Внезапно в окружающем пейзаже что-то изменилось. Алиса моргнула раз, другой… Она все моргала и моргала, пока не поняла, что горизонт вздыбился вертикально, а земля и небо растеклись по сторонам от него. Это странно, подумала Алиса; очень, очень странно, потому что ее ноги продолжали двигаться по этому перевернутому миру без малейшего желания хозяйки. Более того, она бы с удовольствием приказала им остановиться, но для этого требовались мозги или хотя бы голос, а то и другое покинуло девочку еще десять минут назад.

В горло словно насыпали песка.

Алиса облизнула губы, и небо снова обрушилось ей на голову – причем с такой силой, что верхняя челюсть лязгнула о нижнюю. Девочка обливалась потом. Земля стонала и трескалась, прячась от жгучих лучей солнца под хрустящей песочной корочкой.

Святые прянички, здесь и вправду было жарко.

Мучительно, невыносимо жарко.

Несмотря на туфли, у Алисы было такое ощущение, будто она ступает по раскаленным иголкам. Глаза слепило беспощадное солнце вечного лета, и девочка на мгновение задумалась, будет ли Оливер ее искать.

Она больше не представляла, где находится.

Алиса попыталась осмотреться, но стоило ей повернуть голову, как ее раскатало невидимой скалкой. Теперь девочка лежала на земле, тонкая и плоская, словно блин. Конечно, с физической точки зрения такого быть никак не могло – но почему ей тогда стало тесно в собственных глазах, губах и чересчур вытянутом лице? Каждая ее кость весила целую тонну, а кожа обтягивала внутренности так туго, что почти причиняла боль. Алиса была слишком человечной и плотной для этого мира – и осознала, что закрыла глаза, только когда твердо решила держать их открытыми.

Титаническое усилие воли заставило ее разлепить ресницы. Алиса задыхалась, мир расплывался по краям – но девочка упорно моргала до тех пор, пока не поняла, что смотрит снизу вверх на яркое бумажное солнце, подвешенное к небу на блестящей крученой нити. Конечно, в ту секунду Алиса не имела об этом ни малейшего понятия, но она находилась прямо у входа в Трафарет – двухмерную деревню, совершенно не подходящую для ее трехмерного тела.

Алиса медленно села, для устойчивости упершись одной рукой в землю, и тут же услышала треск и хруст, который ей совершенно не понравился. Веки опускались и поднимались с таким грохотом, будто она не моргала, а хлопала деревянными ставнями. Вокруг расстилался бумажный мир.

Возле бумажного солнца теснились бумажные облака, пришпиленные к небу полосатыми красно-белыми палочками. На голубом заднике неба виднелся мятый, явно множество раз сложенный и разложенный полумесяц. Под ним росли бумажные деревья всевозможных форм и размеров, рядом с которыми в прямоугольных загонах паслись бумажные животные. Дома представляли собой простые квадраты с водруженными на них треугольниками, а дымом служили невесомые шелковистые нити, которые вылетали из труб и слегка колыхались на ветру. В отдалении зеленели приклеенные друг поверх друга холмы, и по ним картонной походкой прогуливались двухмерные человечки – но только боком, не рискуя поворачиваться анфас.

Все это сбивало с толку. Потрясало. Изумляло. Алиса едва могла дышать от возбуждения и восхищения. Она больше не думала о возможной опасности; да и с чего бы? Девочка оперлась на вторую руку, уже собираясь подняться, – как вдруг правый локоть неестественно изогнулся, и она снова повалилась на спину. Рука казалась резиновой. Или ватной. Или…

Опустив на нее взгляд, Алиса увидела престранную картину.

А потом услышала престранный звук.

* * *

Должно быть, она завопила как резаная – хотя теперь яростно это отрицает. Почему? Полагаю, из гордости. Впрочем, в криках как раз не было бы ничего постыдного – и я сомневаюсь, что кто-нибудь осмелится обвинить бедную девочку в трусости. Видите ли, лисенок, который верно сопровождал ее от самой красной двери, по-прежнему был рядом с Алисой – но теперь крепко сжимал в зубах ее правую руку и с удивительной для бумажного зверька силой волок девочку по направлению к деревне. Алиса была на самом пороге Трафарета и уже ощущала, какой разрушительный эффект оказывает на нее этот прекрасный и невозможный двухмерный мир. Еще пара шагов, и она стала бы очередной картонной фигуркой, которые во множестве прогуливались по нарисованным холмам. Поняв это, Алиса завопила и начала вырываться.

Однако лисенок не собирался отпускать ее так просто.

Девочка брыкалась и извивалась, но борьба осложнялась тем, что часть ее тела больше ничего не чувствовала. Она словно потеряла реальность, перейдя из трехмерной плоскости в двухмерную – ту, в которой обитал лисенок. Конечно, Алиса испытывала боль оттого, что ее тянут в разные стороны, но как-то не всерьез, умозрительно, – поскольку частично превратилась в нечто другое. Еще она не понимала, что именно тащит в зубах лисенок, который наконец оставил ее в покое и вприпрыжку поскакал к бумажной деревне, – и уж точно не сознавала, насколько плохи ее дела, пока в ушах у нее не улеглось эхо того последнего и ужасающего «тр-р-рык».

Технически она выиграла битву.

Лисенок был обращен в бегство – значит, Алиса победила. Тогда почему она так долго и пронзительно кричала? (Конечно, теперь она это отрицает.) Из-за чего было устраивать подобный шум? И если уж мы играем в угадайку – почему ее вдруг переполнило такое острое и мучительное чувство сожаления?..

Пожалуй, я начну первая.

Если кого-нибудь здесь интересует мое мнение, Алиса сожалела, что сбежала от Рема и Оливера. Сожалела, что вообще покинула Ференвуд. Сожалела, что оказалась в Итакдалии, что ей уже исполнилось двенадцать лет и что она выбрала для Сдачи совершенно неправильный талант.

Полагаю, у Алисы было не менее десятка отборных поводов для сожалений.

В конце концов она поднялась – ослепленная, оглушенная, почти раздавленная непривычной силой непривычного тяготения, – и побрела прочь, гулко переставляя ноги под раскаленными лучами невозможного солнца.

Алисе было мучительно жаль.

Жаль всех. Маму, которая ее не любила; папу, который так не вовремя их оставил; себя, которая не смогла его спасти – и не сумела спастись сама. Алиса шагала, пока не споткнулась, рухнула на колени и ободрала щеку о камни, впервые орошенные чьими-то слезами. Только тогда она осознала истинный масштаб своей потери.

Только тогда поняла, что потеряла целую руку.

* * *