Правда, она не истекала кровью. Это было первое, что заметила Алиса. Следом она заметила, что ее правая рука буквально выдернута из плеча, а потом (поскольку разум в полном объеме начал возвращаться к девочке только сейчас) – что она частично превратилась в бумагу.

Там, где должны были хлестать реки крови, покачивались оборванные серебристые нити, а там, где полагалось торчать обломкам костей, гулял странный ветерок. И хотя Алисе хотелось сделать множество вещей – например, согнуть потерянную руку, отвесить себе тумак несуществующим кулаком, наконец, прийти в чувство и уж точно не проронить ни одной слезинки («Все хорошо, я жива, я выживу»), – в действительности она могла лишь тупо смотреть на пустое место, где еще недавно сжималась, разгибалась и шевелила пальцами такая важная часть ее тела. А затем, дорогие друзья, Алиса заметила четвертую вещь.

Вместе с правой рукой пропали и все ее браслеты.

Алиса могла вынести многое, но не потерю целой руки – более того, целой руки с браслетами (как вы понимаете, последняя утрата была самой существенной). У девочки раскалывалась голова, колени сводило судорогой от бесконечной ходьбы – но она все же заставила себя подняться, выпрямиться и переставить ноги; потом еще раз, еще и еще. Алиса впечатывала ступни в грязь, словно железные гири, и каждый шаг казался ударом подземного сердцебиения. Она больше не слышала, не видела, не чувствовала. Удерживать равновесие с одной рукой оказалось неожиданно тяжело, но Алиса не позволяла себе об этом задуматься, пока короста грязи не сменилась мягкой травой, солнце снова закатилось за горизонт, небеса охладила звездная ночь, а сама она вернулась в пространстве, страстно желая вернуться еще и во времени.

Наконец девочка упала на землю.

Она съежилась в траве, только благодаря адреналину удерживаясь от истерики, и на мгновение восхитилась богатством окружающей ее ночи. Над головой у Алисы пылала красная дверь Рема, а совсем рядом, посередине ближайшего нигде, сонно хлюпал илистый пруд. Сверчки расцвечивали ночь мелодиями миниатюрных скрипок; им подпевали невидимые в темноте лягушки. Высокая трава танцевала с серебристым ветром, а луна едва осмеливалась облокотиться на тучное облако, явно начиненное не одной бочкой дождевой воды. Каждый штрих этой картины был наполнен невыносимой красотой. Покой оставался спокойным, несмотря на все пережитые Алисой треволнения, а прямо перед ней, словно отлитый из звездного стекла, стоял со своей неизменной сумкой Оливер Ньюбэнкс.

Оливер Ньюбэнкс, который тяжело дышал, обливался по́том, смотрел на девочку широко распахнутыми глазами и далеко не сразу смог выдавить из себя единственное тихое:

– Алиса?..

– Оливер? – только и сумела прошептать она в ответ.

– Алиса, – повторил Оливер уже настойчивее. Глаза мальчика тревожно блестели в темноте, а голос то и дело срывался. – Ты в порядке?

Нет, покачала головой Алиса. Нет, она была не в порядке.

Луна наконец рассталась со своим возлюбленным облаком и вскарабкалась чуть выше, попутно сдернув с Алисы вуаль спасительного мрака. Оливер наклонился к девочке – и только теперь увидел, что с ней случилось. В следующую секунду он отшатнулся, точно от удара, зажимая рот обеими руками.

– О боже… Алиса!

Она не нашлась с ответом.

Оливер осторожно дотронулся до места, где еще недавно был ее локоть, и Алиса увидела, что у него дрожат пальцы.

– Тебе больно? – спросил он так же шепотом.

Алиса опять покачала головой. Нет. На самом деле, она ничего не чувствовала. Девочка еще не вполне осознала потерю правой руки, а потому не была уверена, что полагается испытывать в подобных случаях. Отчаяние? Боль? Гнев? Или она должна быть храброй?..

– Она отрастет?

У Оливера так расширились глаза, что Алиса увидела белые ободки вокруг радужек.

– Нет, – ответил мальчик тихо. – Последствия травм в Итакдалии, если их не починить, всегда окончательны.

Только тогда к Алисе вернулись чувства.

Слова Оливера осколком засели у нее в сознании; это была горячая, сокрушительная боль, которая темной волной разлилась у нее за глазами и вытеснила из легких весь воздух. Конечно, на самом деле ей было ненамного больнее, чем секунду назад, но все, что она могла теперь чувствовать, – это му́ка, нестерпимая мука от осознания того миллиарда ста триллионов тысяч вещей, которые она хотела бы немедленно сделать – и для которых требовались обе руки. Их абсолютная, окончательная, а главное, внезапная невозможность стала тем последним грузом, с которым не могло справиться Алисино сердце. Что-то внутри нее с хрустом надломилось, осыпавшись, как песок в часах. Девочка оказалась так раздавлена этим новым горем, что не могла успокоиться хотя бы на секунду, необходимую для того, чтобы проглотить ком в горле и наконец закричать.

Она взглянула на Оливера.

– …найти художника, – говорил тот.

– Что? – Это было даже не слово, а выдох. Алиса уже потеряла отца, правую руку и целый набор браслетов в придачу. Ничего удивительного, что голос решил последовать за ними.

– Да, – кивнул Оливер. – Это единственный выход.

Теперь мальчик мерил поляну шагами, скрестив руки на груди.

– Проблема в том, что я понятия не имею, где его искать. До меня доходили только слухи, понимаешь? – И Оливер поднял взгляд на Алису. – К тому же мы отклонимся от курса и потеряем кучу времени. Хотя расходы того стоят, разумеется…

Похоже, теперь он обращался в основном к себе.

– Постой, – снова выдохнула Алиса. – Что ты имеешь в виду?

Оливер остановился, в удивлении глядя на девочку.

– Сперва нам придется починить твою руку.

– Но ты же сказал…

Оливер замотал головой:

– Нет-нет, она не отрастет. Но мы найдем художника, который нарисует тебе новую.

Алису распирало от вопросов, но внезапно подаренная надежда заняла в ней столько места, что все остальное вывалилось за ненадобностью. Девочка принялась издавать странные, скрежещущие звуки, которые, конечно, ничуть не выдавали ее усилий не расплакаться.

– Алиса, – начал Оливер тихо. – Ты расскажешь мне, что случилось?

Он достал из сумки носовой платок, и Алиса неуклюже приняла его левой рукой.

– Где ты была? Кто это с тобой сделал? Как ты вернулась?

Алиса пустилась в пересказ своих злоключений. Девочка честно объяснила Оливеру, как последовала за лисенком, которому не стоило доверять, нашла бумажную деревню и потеряла руку при попытке оттуда выбраться.

Оливер был в ужасе. Алиса сгорала от стыда.

Оба винили в случившемся себя – и оба, конечно, были правы. Они проделали в сердцах друг друга дыры настолько глубокие, что незажившие раны влекли за собой лишь новую боль. Но нехитрая правда заключалась в том, что ответственность за произошедшую трагедию следовало бы поделить пополам. Оливер слишком долго не решался сделать Алису полноправным партнером – и в итоге поселил в ее душе глубокое недоверие к своим советам. Алиса же приняла не одно безрассудное решение, руководствуясь болью, гневом и желанием насолить своему спутнику.