его – слишком горд да силен – но разумела, каково это, когда без вины виноватят. Помнила видение свое еще опричь насады и Глебову ярость на ворогов, что живи лишали ради воровства и потехи. Поняла и то, что никто ему не поможет сей миг. Сама одиночкой жила, знала, как тяжко без родни, как муторно.

Озлилась на нелепие, вмиг позабыла обиду на Глеба и шагнула из-за спины Божетеха, будто подпихнул кто, огоньком обдал и на месте стоять не дозволил! А волхв и не остановил!

– Не резал, – сказала тихо, но твердо, так, как учила говорить бабка Добромила, чтоб болезный поверил.

По стогне шепоток побежал.

– Кто такая? – К Владе повернулся Наум, что вече начал. – Чьих?

Влада уж собралась говорить, а Божетех опередил:

– Моя ближница. Влада Новоградская, ведунья. И коли говорит, значит так и есть. Ты почто лезешь, Наум? Кто позволил? Себя забыл, волховское племя не чтишь? – и посохом на мужика указал.

Тот затрясся, ухватился за ворот рубахи дернул так, что полотно затрещало:

– Так это… – зашептал Наум испуганно.

– Говори, Влада, – Божетех уж и не смотрел на мужика, что влез не к месту.

– Глеб Чермный не резал. Шёл весь выручать. Иной ворог кровь лил, людей изводил. Боги знак мне подали. Волю ховающа74, истину реку.

Вече затревожилось, зашумело еще сильнее, чем прежде!

– Кто? Кто резал-то?? – Со всех сторон вопрошали.

Нежата вышел вперед, поднял руку и шум утих:

– Княжьи дружинники. Ушли из-под руки князя Завида и на татьбу отправились. Глебу Чермному верю!

Снова крики, споры и шум несусветный!

Влада и не слыхала, все смотрела на мужа, видела перед собой того самого парня, что стоял перед ней на берегу Загорянской реки две зимы тому назад. Любовалась и глазами блесткими, и статью редкой. И что ж дернуло ее обернуться на Глеба? Лучше б не смотрела, не видела ярой ревности в темных глазах.

А тот отвернулся и прокричал:

– Кто там гавкал про Волка Лютого? Выйди, покажись и народу, и мне, – злой голос Глеба полетел над стогной едва не громом. – Ты не опасайся, я и стукну-то разок, не успеешь портки измочить.

Смешки пошли, шутки разные, но больше веселые, чем пугливые или злые.

– Врежь ему, Глеб, пущай зубы собирает в щепотку, – хохотала давешняя крикунья-торговка.

– Тиха-а-а-а, – Божетех стукнул посохом оземь. – Обряд не чтите? Вече не гулянка!

Нежата шагнул и встал рядом с Глебом, заговорил ровно, да так, чтоб любое слово было услышано да не пропущено мимо ушей:

– Брат мой, князь Завид, вой крепкий, его вы знаете не хуже меня. Слыхал я разговоры, что князь много воли взял. Пошел против людей, против весей и родов больших. Я Скор, и род свой срамить не дозволю. Коли Завид порушил, так я расплачусь, рассчитаюсь за него. Стану опорой новому князю, какого вече выкрикнет. Зарок даю.

Влада вздрогнула, кулаки сжала, припомнив о тех зароках, что давал ей бессчетно муж. Но смолчала, разумея, что не об ней речь.

– Нежату! Нежату Скора на стол! – Со всех сторон кричали, будто сговорившись!

И пошла волна: крики, топот сапог об утоптанную землю стогны. Кричали Нежату, руки вверху поднимали!

– А дружина? Дружина-то как? – раздался одинокий голос. – Завид резать придет?

– Есть дружина, – Нежата положил руку на плечо Глеба. – Оборонять Новоград поручился Волк Лютый со своими воями. Не оставит людей в недоле, не дозволит резать.

Толпа вздохнула глубоко, а потом в один голос и закричала:

– Любо!! Любо!!! Волка воеводой! С таким не убоимся никого!!! Любо!!

И так долгонько еще. Влада и криков-то не слыхала, все смотрела на Глеба с Нежатой, что стояли плечом к плечу, виделись братьями. И смешно было ведунье, и горестно. Едва не прокричала богам злое слово за то, что свели ее с ними, сердце порвали, путь скривили, да и бросили одну без подмоги.

Вече еще долго колыхалось; были и те, кто кричал супротив Скора, но ни один не насмелился хаять Глеба Чермного. Ведунья долго смотрела на них обоих, чуяла обиду, злость праведную. Надеялась, что Нежата зарок свой исполнит, а вот с Глебом чудно и непонятно.

Владка склонила голову к плечу, засмотрелась на пригожего парня. Все думала, что жаль будет отпустить, утратить его тепло, не увидеть более Глебовой улыбки и горячего взгляда. Потом злость пересилила, будто зашептала жарко, что надо бы обоих проучить, отворотиться и никогда более не видеть. Советовала лишай на них кинуть, или хоть вереда75 напустить для острастки.

Стояла и раздумывала, краем уха слышала, как клал требы Божетех, как просил богов, чтоб волю свою показали. А те и услыхали, и указали на Нежату, вложили слово свое в уста волхва. Скора вече и выбрало, вытолкнуло на ступень.

– Благо вам, – Нежата поклонился людям на четыре стороны. – Зарок свой исполню, послужу Новограду.

Он еще долго говорил, да ровно так, тверденько, а Владка и слушать-то не могла, не разумела ничего. Все тревожилась, ждала. Ладони заледенели, спину, будто морозцем прихватило. Горячими были лишь слёзы, что подступали к глазам; ведунья не дала им пролиться.

– Жёны мои, Мирослава и Любава, – говорил Нежата, указывая на семейство. – Сын-первенец, Добрыня. – замолк на миг, но снова заговорил: – Вот вся моя семья, подпорка и продолжение в яви.

Знала ведунья, что так случится, а все одно, скрутило болью и обидой. Сквозь крики людские почудился ей звон легкий, а потом укрыло морозцем. Влада взялась за Светоч, а он, окаянный, льдом ожёг. Так и стояла за спиной волхва, будто между жизнью и небытием застряла. Все шептала, приговаривала:

– Гордость мне опора….

И сдюжила, и потянулась за Божетехом с вечевой стогны. Шла прямо, голову высоко держала, несла себя княгиней и ни на кого не оглядывалась. Прошла мимо жён Скоровых и остановилась опричь Нежаты. Тот словно ждал, обернулся к ней и в глаза заглянул. Чуяла Влада боль его, но жалости родиться не позволила. Потому и кинула ему взгляд спокойный, а потом и вовсе подошла, сказала тихонько:

– Нежата, вечером приходи