в рощу. Ждать буду.

Тот улыбкой расцвел, плечи распрямил и засчастливился вмиг:

– С первыми сумерками, Владушка, – шептал жарко. – Все обскажу тебе, любая.

Влада не дослушала, пошла прочь. Одна только Лада Пресветлая и знала, как тяжко дались ведунье те шаги, что пришлось сделать от вечевой стогны до поросшего лопухами проулка.

Глава 22

– Ввязался, и как теперь расхлебывать? – дядька Вадим сидел на лавке, квасом угощался, оправлял чистую рубаху, что дала новая челядинка после бани. – Воев наших на верную погибель вести?

– Не кликай смерть раньше времени, сивоусый, – Глеб ходил по просторной гридне, оглядывал новые хоромы, куда поселил его Нежата-князь. – Теперь ватага наша дружиной стала. Есть, где жить, что жрать и кого оборонять. Все при деле и на своем месте. Нежата не поскупился. Завтра доспех новый будет и корм лошадям. Промеж того и мечи справные. А хлебать будет Завид, ясно тебе, пёсий нос? Вечор Оська весть прислал, что войско Завидово пощипали у Сухонок. Едва ноги унес. Там сидит Славка Рудный, у него не забалуешь. Вой, каких поискать. Оборонил своих, а стало быть, ехать к нему надо и уговариваться. Вторым днем и тронемся. Дядька? Ты уснул что ль?

– Глеб, резня зреет. В твоих силах упредить ее, – Вадим в задумчивости глубокой наклонил кружку с квасом, тот темной струйкой потек на чистый пол. – Владушку жалко. Ты б взял ее себе, Глебка. Ведуничка за тебя слово кинула на вече, не убоялась. Добрая, с разумением. А Нежатке она помехой. И пусть волхва, оно и к лучшему. Никто тебе слова супротив не скажет. Ты изверг, она – ведунья. Бояться станут и уважать. А ее еще и полюбит народ. Хорошая она, отзывчивая.

Глеб вздрогнул, озлился, но сдержал себя, ответил не без ехидства:

– Прям сейчас ее в дом нести? На плечо и в ложницу?

– Дурак ты, Глеб, – сивоусый сплюнул злобно. – Умыкнуть-то всякую можно. А вот удержать возле себя навряд ли. Ты-то точно прохлопаешь, харя твоя наглая. Не полюбит тебя, сбежит, только ты ее и видел. Ступай, куда собирался, пёсий нос!

Глеб вызверился и треснул дюжим кулаком об стену аж щепа полетела:

– Мне наизнанку извернуться?! На ушах перед ней бегать?! Приневолить любить нельзя! А можно было бы, так я давно уж… – и умолк, потирая кулак зашибленный.

– Во как… – дядька снова пролил квас, изумляясь. – Зацепила тебя ведунья Загорянская. А все равно дурень ты! Нужны ей твои уши, как корове седло!

– Так чего ей?! Молока птичьего?! – кричал Глеб, пугал челядинку, что сунулась было подтереть пролитое.

– Вымахал едва не до потолка, а ума не нажил! – ярился поживший вой. – Бабы мужей любят за славу добрую, за дела большие. Гордиться тобой должна, чуять силу твою. А промеж того дай ей то, что токмо ты можешь! Разумел?!

– Не ори ты! – Глеб дождался, когда челядинка уйдет. – Что я могу, Вадим? Злата ей насыпать? Не примет, не такая. Звезду с неба сулить? Не поверит, ожглась уж разок. Что ты ржешь, как мерин стоялый?!

– Как дитё, – Вадим утирал слезы смешливые. – Владка в жизни своей ничего не видала. Муж-двудневка и горюшко бабье – долгое и муторное. Сидела опричь Черемысла, едва с волками не выла. Видал, как улыбается скупо? Думаешь, от хорошего житья? Развесели девку и полдела уж сделано.

– Дядька, ты часом в квас медовухи-то не плеснул? Заговариваешься, – Глеб пригладил бороду, замолк в раздумье, а потом и ответил: – А может и прав ты, сивоусый…

– Ой, умора, – потешался дядька. – Раньше-то и сам знал, чем баб приманивать, а ныне разум растерял. Надо Владке подарочек спроворить за такое-то веселье.

– Я тебе сей миг промеж глаз спроворю, – Глеб грозился, но уж без злобы, шутейно. – Пошел я, дядька. Не жди, спать укладывайся. С утра дела будем делать.

– И куда ты навострился? Гляньте, морда довольная, – потешался сивоусый. – Корзно сними, воевода. Чай, раздерешь по кустам-то лазить.

Глеб скинул богатую одежку, бросил, не глядя на лавку и вышел в сени. Подивился щедрости нового князя: хоромы новые просторные. А потом уж шагнул в теплые весенние сумерки.

Шел к дому Божетеха не без опаски. Знал, что Влада погнать может, но обнадежен был и не без повода. Ведь сама его защищала на вече: правду людям молвила, а через то род Чермных очистила. Не просил, а сделала, обидел – а зла не вспомнила.

– Здрав будь, воевода, – у воротец резных девка стояла румяная и статная. – Куда путь держишь? Не меня ли ищешь? – и улыбалась зазывно.

– Не обессудь, красавица, не тебя, – Глеб остановился, приосанился. – А ты меня дожидаешься?

Та засмеялась, шагнула ближе:

– Тебя нынче все новоградские невесты дожидаются.

– Все ли? – вроде ее вопрошал, а вроде и себя. – Благо тебе, красавица, за слова такие. Себя береги и не стой в ночи одна, умыкнут.

– Так ты и оборони, воевода, – подмигнула заманчиво.

– Не сомневайся, обороню. Умыкать станут, кричи меня, да погромче! – улыбнулся милой девахе да и отправился к той, что не дожидалась, да еще и гнала от себя.

Через проулок шагал неторопко, а вышел на стогну – прибавил ходу. Увидал Владку: скользнула с крыльца и заторопилась к рощице. Глеба вмиг холодком окатило! Догадался куда идет и к кому.

Хотел догнать и не пустить, но раздумал. Пошел следом и затаился за сосной высокой, поглядывал за ведуньей и за тем, кто топтался на бережку, глядел на реку блескучую.

– Нежата. – Прошелестел Владкин голос по рощице, обдал злобной ревностью Глеба, что услыхал в нем нежность.

– Пташка, – Скор кинулся к ведунице, руки протянул. – Любая, ждал тебя. Боялся не придешь, отворотишься. Все тебе обскажу, ничего не утаю. Ты только рядом будь.

Влада шагнула от него и замерла, потом уж заговорила, да так, что у Глеба по хребту морозец побежал.

– Постой, князь, не торопись, меня выслушай. Не откажи в такой малости, – плечи распрямила, голову подняла. – Тебя не виню ни в чем. Пусть судят боги, я не смею. Сама виновата, сама любила, и сама