Оправил опояску, пригладил косицу и пошел в посады, туда, где Глеб осел. Знал Нежата, что Завид вскоре будет в Новограде, а стало быть, времени терять не можно.

Сумерки густые повисли над градом, тишина, ветерок легкий и далекий лай собак. Нежата ухмылялся дорогой, все думал, что в нем все так же, как и в этой постылой ночи. Мрак и вой псов. И сам он бредет один-одинешенек, лишь свет Владкин не дает кануть в темень непроглядную.

– Вон как. – Голос Чермного застал врасплох. – Князь по ночам бродит, себя не бережет. Заходи нето, чего ж так стоять?

– Здрав будь, Глеб, – Нежата поднялся по приступке, встал рядом. – Не князь пока, но с твоей подмогой, авось буду. Разумел?

– А чего ж не разуметь? Порешил твой род, значит? Добро. Похлещусь за новоградцев. А что ж с моим родом? Правды ждать, нет ли?

– Будет тебе правда. Глеб, не с руки мне Завида позорить, крикну, что резали не Чермные, а тати, что из дружины княжьей утекли. Скорам урон – не доглядели, но не стыд. Ну, как? Сговоримся?

Глеб пригладил бороду, помолчал малое время, потом уж молвил:

– Пусть так. Княжьему роду себя ронять нельзя. А мне жалиться не на что, лишь бы Чермных обелить, – подошел близко и положил руку на плечо Нежаты. – Уговор.

Скор ответил тем же, опустил ладонь широкую на крепкое плечо Глеба:

– Уговор.

Постояли чуть, пободались взорами, а потому уж заулыбались.

– Непростые времена ждут нас, Скор.

– А когда были простые, Чермный?

– Твоя правда, – хохотнул Глеб. – Ну что, будем дожидаться вече. Ты в посады послал?

– Родня поможет.

– Добро. Я весть отправлю воям своим, чтоб изготовились. Сам буду по Новограду ходить, народец пугать. То на пользу, верь. А теперь давай расходиться, мало ли кто увидит. Не с руки. Пойдем нето, провожу до переулка.

– Не маленький, сам дорогу знаю, – Нежата хмыкнул.

– Да по пути нам, Скор.

– Вон как, – хохотнул. – Никак зазноба? Иначе с чего бы ты в ночь потащился со двора?

– А если и так? Не пустишь? – Глеб бровь изогнул, смотрел чудно, будто изгалялся.

– Я тебе не батька. Ступай, радуйся.

– Вот спаси бо тебе, Нежата, за дозволение. Идем, прилип что ль?

Пришлось идти. Шагал рядом с Чермным, чуял силу его – горячую, огневую – противился ей, да не сам будто, а вопреки. Не боялся, но принимал мощь его. Примечал, что и Глеб посматривает сторожко.

– Чермный, ты на род свой озлился? – Нежата сорвал травину, в рот сунул. – Извергли же.

– Не на род, на того, кто клевету сеял, – Чермный положил руку на оплётку меча. – Не опасайся, мстить не буду, не с руки мне. Но правду народ знать должен. А ты, Нежата, помни, что Завид враг мне. Уговоришься с ним не воевать, я его на бой вызову. Один на один.

– Он брат мне, – надавил голосом Скор. – Хочешь и мне ворогом стать?

– Рано затрепыхался. Вот поведет Завид войско на тебя, тогда и посмотришь, кто и кому брат и друг. Нежата, не видал ты, что в Усадах творилось, я видал. Человек такого сделать не мог, только нелюдь. Ни жалости, ни долга. Завид давно никому не родня, если только Леду70. Но и тот бы отворотился.

– Не грозись.

– Упреждаю, Нежата. Мы с тобой в одной насаде теперь, так ты думай, как уживаться станем. Я тебе не вру, так и ты мне в ухи воду не лей. Ты сам Завида опасаешься, и оно правильно. Да и род твой от него загодя отвернулся, иначе не порешил бы меня на воеводство ставить. Что, не так? – Глеб говорил от сердца, и то Скор чуял.

Смолчал Нежата, не ответил. Так и шел опричь Чермного, пока тот не высказал:

– Тебе туда? – указал на княжьи хоромы. – А мне в другую сторону. Бывай, Нежата. Вторым днем приду к тебе, сведешь меня к воям, что в Новограде остались. Надобно знать людишек, иначе как под свою руку ратных брать?

– Добро. Только вече раньше соберется. Чую, завтрашним днем все и решится. Завиду весть сразу отправят, чай, его людишки в Новограде-то остались. Ты свою ватагу когда приведешь?

– Завтра, – Глеб кивнул, а уж потом спросил: – Порвался с женой?

– Порвусь, – сказал, словно на казнь себя же и отправил.

– Ну, бывай, Скор.

– И тебе не хворать, Чермный.

Стоял Нежата и смотрел, как идет Глеб к проулку, как легок шаг его, как голова поднята гордо, как широки и прямы его плечи. Понял как-то, что отрадно Чермному, а вот ему, Нежате – нет.

Добрёл до своих хором, в сенях шуганул челядинку, отговорился от Мирославы, что кинулась обнимать, да и пошел в ложницу. Там упал на лавку и впервой в жизни взвыл. Тихо так, будто пёс бездомный:

– Велес, Свет Великий71, даришь ты щедро, но и взамен много просишь. Ты ж над волшбой стоишь, так повели ей, ведунье моей, чтоб любила. Чтоб не просила ничего, кроме меня самого. Знаю, что недолю на нее кликаю, но как дальше жить без отрады? Не было ее рядом, так я знал, что есть она в яви. Только моя, и ничья более. Любая…пташка… Самому отдать? Оттолкнуть? Оторвать? – долго шептал в ночи, вел сам с собой беседу тяжкую.

Глава 20

Бродил Глеб по малой рощице, пинал сапогами траву. Не слыхал щебета птиц да и звездами не любовался. Знал, что не явится окаянная ведунья, но думать о том не желал. Все ждал, лелеял надежду. Промеж того силился совесть свою унять, что донимала с того самого дня, когда сторговал Владу за войско.

– Да как узнает-то? – сам себя вопрошал. – Нежата, чай, не дурень о таком с ней говорить. А узнает, не простит, гордячка.

Так и метался, так и корил себя. Знал, если неспокойно, если мается, стало быть, сотворил нелепие,