понести от него, Нежаты.

– Что ты, ай занедужил? – брюхатая подошла к Скору, руку положила ему на плечо. – Белый стал совсем. Нежатушка, худо тебе?

Тот головой покачал и пошел вслед за женой, что несла на руках чадо дорогое. Проходя мимо Влады, взглядом опалил, да так что ведунья заплакала. Белянка вмиг за руку цапнула и потянула за собой в проулок, поросший лопухами.

– Что ж за явь у нас такая, – сокрушалась рыжая. – Дуры бабы, ох и дуры. Не рыдай о нем, слез напрасных не лей. Ничего не изменишь, только сердце себе надорвешь. Владушка, ты уж разумей, куда тебе надобно. К мужу хочешь, так иди на подворье и людям покажись, а порваться хочешь – рвись. Чего в темени-то жить, посередке меж бедой и радостью.

Владка шла за рыжухой, как теля на веревке тянулась. Если б не крепкая рука подруги, то и вовсе бы упала. Так и дошли до волховского дома, на порог ступили и дале по сеням.

В большой чистой гридне на скамье сидел Божетех и неотрывно смотрел на бочонок темный, что стоял на столе:

– Явились? Набегались? – вздохнул пузатый тяжко. – Вон, гляди, ведунья, какой тебе подарочек вышел от травницы. Мед-то стоялый, никак не меньше десятка зим. И чего она медовухи дала? Нет бы льна кус или деньгу. Сиди теперь, облизывайся. Владка, я тебя в дому приветил? Приветил. Теперь и ты меня приветь, угости. Давно такого меду не пробовал.

– Я б тоже испробовала, – Беляна почесала макушку. – Влада, неси плошки, а я сей миг заедок69 сотворю. Не стой, неси. Нынче всем надобно. Кому с радости, а кому с гадости.

Положила рыжуха узелок с обновками на лавку и пошла в бабий кут, а Влада плошки ставила на стол, глотала соленые слезы.

– Будет рыдать-то, – Божетех встал с лавки, подошел к ведунье. – Всякую долю извернуть можно, а слезы в таком деле не подмога. Хлебни медку, может, в головушке проясниться? – погладил печальную по волосам.

– Дяденька, больно-то как…

– Сдюжишь, красавица. Тебе многое по силам.

Глава 19

– Нежата, опасайся его. Сладко поёт, горько расхлебывать, – поучал отец. – Волк своей выгоды не скрыл, оно и понятно. Ватагу держать недешево, но ты помни, что войско завсегда супротив тебя повернуть может. Не брат он тебе. Завид хоть и лютый, но родня.

– Вот и поглядим, какая он родня. Бать, размысли, если меня крикнут на стол, стерпит Завид? Вот то-то же. Выберет вече иного кого, так тоже несладко. И так, и сяк – резня. Вот что, надо по домам дружинников идти, не грозить, но увещевать. Обсказать семьям, что мстить не будем, если под руку мою встанут.

– Верно мыслишь, сын, – отец кивнул, за ним и дядья согласно загудели. – Завида упреждать не надо. Явится, будем уговариваться, – помолчал малое время: – Упустил я сына, недоглядел. Надо было тебя слушать, Нежатка, и воли Завиду не давать сверх меры. Эх…

В большой гридне тишина повисла, всяк свою думу думал.

– А варягов звать? – подал голос тощий дядька Гостомысл.

– Позвал один такой, потом без порток остался еще и земель лишился. Ай, забыл про Буреслава Ладожского? – Нежата и сам думал о северянах, но, раздумавши, не принял.

– Волк чем хорош-то, а тем, что изверг. Сам-один. Задавить его можно, никто на подмогу не притечет. По всему выходит, что надо его приветить. Прикормишь, так он псом станет, а отворот дашь – вцепится, – Зван Одноглазый чесал макушку. – Боле ничего не просил у тебя?

– Сказал, хочет правды для рода Чермных. Прилюдно. Стало быть, надо на вече обсказать, что не они резали. А на кого свалить? Завида топить? – отец за голову схватился.

– Завид наш. Дурного о нем говорить не надобно, то позор на весь род. Скажем, что вои его, но без указу. Я уговорюсь с Глебом, – Нежата прихлопнул ладонью по столу. – Так что порешим?

– Само в руки пришло, откуда не ждали. Чего ж нос воротить? Соглашайся, Нежата. Смотреть за ним станем зорко. Если удумает чего, так найдем управу, – Зван на меч свой указал.

– Войско отдаст, воеводой станет, а там посмотрим, как его спихнуть. Соглашайся, сын, – отец кивнул. – Вот еще что, надо Гостомыслу помочь. Сними с него побор, пусть расторгуется. И ряд насадный ему отдай. У него в дому прибавление, деньга нужна.

– Люди шептаться будут, что своим места даем, – Нежата уперся.

– Поговори еще! Гостька за тебя глотку драть станет, так расплатись. Свои же, родня.

Скор голову опустил, злобу утаил. Знал, что просить станут, себе в прибыль торговаться, но все одно, принять такого не мог и не хотел. Но разумел и то, что без рода ему не сдюжить.

– Так-то лучше, – отец подкрутил сивый ус. – Ступайте, завтрева по посадам идите, сулите всякое, чтоб Нежату кричали.

Дядья зашумели, встали с лавок и потекли вон из хором. Да и Нежата двинулся, хотел на воле вздохнуть и подумать. Из головы не шла Влада….Владушка. Не мог забыть, как смотрела на него сегодня, когда повстречалась на улице. Себе не простил, что опечалил пташку любую.

Сошел Нежата с крыльца и ринулся в темень уличную. Шел, не разбирая дороги, продирался сквозь кусты черемуховые, смахивал с лица паутину легкую, себя корил и ругал:

– Беду я тебе принес, Владушка. Обещался беречь, а печалю. Не простишь, не забудешь…

Несло Скора к хоромам Божетеха, опомнился уж, когда оказался на малой стогне. Смотрел на окошки, что светились в сумерках теплом и отрадой, да нянькал горе свое. Знал, что подневолен он и роду, и семейству своему. А сердце унять не смог, не посмел выкинуть то светлое, что схоронилось в нем глубоко.

– Две отрады в жизни, ты и сын, – кричать хотел, бессилием маялся. – Был бы от тебя, и вовсе счастье.

Хотел было в дом идти, звать пташку свою, но себя пересилил. Разумел, что с отчаяния все порушит, а потому и решил встретиться другим днем. Говорить с любой, просить прощения и помощи. Все забыть не мог, сколь сил в него вошло, когда Владка ворожила. Знал,