– Как смеешь такое о князе? – прошипел Нежата, кулаки сжал.

– Сегодня князь, а завтра ватажник, – сказал Глеб тихо. – Вече князя сажает, не ты, Скор. Ай, забыл?

Знал наверно, что сей миг судьба его решается, а промеж того и иное дело – важное сердечное.

– Вот вече и решит. Не твоего ума дело, Глеб.

– И то верно, не моего, – Чермный бороду пригладил. – Вече решит, кого сажать, а князь Завид решит, куда дружину свою вести. Отсюда или сюда. Да ты не пугайся, вече его шапками закидает, они супротив мечей дюже хороши.

Видел Глеб, как Нежата упирается, не дает ярости свой через край плеснуть: пересилил, да и заговорил уж тихо:

– Тебе какой интерес?

– А такой, какой и тебе, – Чермный и сам кулаки разжал, подошел ближе. – Слыхал, что новоградцам ты люб, род твой крепок, а сам ты мудр. Вече тебя кричать станет. Что, упрёшься? Не сядешь, коли выкрикнут? Да тебя извергнут за такое, родичи не простят. Сядешь, а вот дальше что? Завида ты знаешь получше меня, разумеешь, что братец твой дружину не отдаст, а то и сам пойдет стяжать отнятый стол.

– Ты чего сказать-то мне хочешь, Глеб? – подался ближе, во взоре интерес жгучий.

– Тебе войско нужно, а у меня есть.

– А тебе какой в том прок?

– Войско кормить надо, доспех справлять. Откуда деньги набраться? На большой дороге промышлять? А вот если станет ватага моя дружиной новоградской, так и не пойдет на татьбу.* Вои мне верны, с моих рук кормятся, обучены бою. И мне, извергу, место своё надо искать. Стезю татя принимать не желаю, так послужу за правду, за людей. Крови не дам пролиться, резать не позволю, обороню.

– И что, мне поклонишься, коли князем стану? – удивился Скор.

– Не тебе, а вече и людям. Ты уговоры твори, а я уж ратным делом займусь. Оно привычнее. Ай, не так? – чуял Глеб, что Нежата вздохнул легче.

– Дружину князь водит, так испокон веков было, – торговался.

– Так пойди и забери воев у Завида. Что, боишься пуп надорвать? – ухмыльнулся Чермный, но не злобливо, а с дружеским посулом.

– Не лайся, – да и Скор не серчал, улыбался. – А ежели не крикнут меня, тогда как?

– А башка тебе на что? Жрать в нее и взвар хлебать? Времени не трать, уговаривайся с посадскими, сули блага. Ты ж разумный, Нежата, извернешься. Долг твой людей сберечь и земли новоградские.

– Расщебетался, – Скор хохотнул, пригладил наново косицу. – Глеб, ты ведь сам разумеешь, что резне быть. Завид своего запросто так не отдаст, да и дружина его привыкла к вольнице. Не боязно?

– Боязно, Нежата, это когда идешь по веси, а по дорогам младенцы безголовые лежат, в крови да в дерьме. Девки молодые по колам развешены, нагие и изувеченные. Старики на вервье вздёрнуты по деревам. Еще рассказать? – Глеб чудом ярость сдержал. – Ты, поди, братовы делишки и без меня знаешь. Скоры же и прикрывали его, меня волком делали, ай не так?

Нежата молчал, только кулаки сжимал крепенько, едва не до хруста. А уж потом молвил тихо:

– Стало быть, мне без тебя никак, а тебе без меня. Думать стану, с родичами совет держать. Завид брат мне. Уговариваться с ним буду, не хочу ни крови, ни смертей напрасных. Завтра приходи ввечеру, договорим. И вот еще, Глебка, если обмануть явился, так знай, упрусь, последнего лишусь, но тебе помщу, – подумал миг и спросил: – А чего ж сам не стол не метишь?

– Я? Вот насмешил, Скор. Лютый Волк – князь новоградский? Без рода, без дома и с дурной славой?

– Верно. Князем тебя не приветят, а вот воеводе Чермному обрадуются. Сам Волк оборонять станет, – Нежата хмыкнул. – Вон ты какой…

– Какой такой?

– Не дурень. Ступай, Глеб, и так уж сколь говорим. Слухи пойдут, а ни тебе, ни мне того не надо.

Глеб кивнул, оправил корзно и двинулся к двери, а на пороге обернулся и высказал то, ради чего и задумал всё:

– Про слухи верно мыслишь, Скор. Жену твою Владу вез в Новоград. Ведунья она, сама сказала, да и я приметил. Если я приметил, так и другие увидят. А увидят, не смолчат. Тогда плакал стол твой княжий, а вместе с ним и я. Видал ее сегодня, знахарствует, родам помогает. Наряд на ней девичий. Верно о тебе говорят, мудрый ты. Порвался загодя, – умолк, ждал ответа, а, не дождавшись, спросил: – Иль стережетесь? Ты, Нежата, сразу мне скажи, чтоб я напрасно не трепыхался. Коли не порвался – порвись. Инако можешь об уговоре забыть.

– Не твоего ума дело, – насупился Скор, посуровел. – Тебе что до моей жены?

– Мне-то ничего, а вот вече отворотится, – оправил пояс. – Думай, Скор, думай, – и пошел вон.

На подворье уж понял, как нелегко разговор дался. Спина под корзно мокрая, будто кули тяжелые таскал. Вздохнул Глеб и прошептал сам себе:

– Деваться тебе некуда. Нежата. Порвешься. Владу отпустишь. А упрёшься, так умыкну ее, и ищи ветра в поле.

Глава 18

– Владушка, голубка, храни тебя светлые боги, – плакала травница, кланялась низко. – Проси, чего хочешь, все отдам.

– Тётенька, ну что ты, – Влада обняла бабу. – Ты дочке-то скажи, пусть дитя к груди не подносит. Травы запарь, что я тебе говорила, и давай ей дён пять, а лучше дольше. Приду на днях и гляну на нее. Есть, кому дитя вскормить?

– Найду, найду, голубка. Четвертого дня у сестры моей невестка разродилась, авось не откажет, – травница утерла слезы рукавом. – Божетеху поклонись. Благо ему – такую ведунью приветил. Куделиха и та доброе слово тебе бросила, а она на похвалу скупая.

– Спаси бо, – Влада улыбнулась ясно. – Пойду я, уж сколь не была в дому. Береги дочку и внука.

И шагнула с порога, поманила за собой Исаака, что дожидался на приступке. Шла тяжко, а в голове ясно и светло. Не заметила, как тучи набежали на небо синее. Очнулась, когда капли застучали по