тихо, да и двинулась к волховскому колодезю.

Прошла рядом с кустом, где Глеб прятался и не заметила его. А вот Чермный приметил и убор девичий, и навеси с жемчугом, а потом уж разумел, что кос-то вовсе никаких. Пока удивлялся, пока унимал сердце, что стучало надеждой дурной, Влада уж тянула водицу.

Не стерпел Чермный, пошел к ведунье, ухватил вервье, вытянул бадью и поставил на край колодезя:

– Здрава будь, – голос дрогнул нежностью.

Влада подалась от него на шаг, замерла и смотрела чудно: то ли испуганно, то ли робко. А потом и вовсе зарумянилась и глаза опустила:

– Здрав будь, Глеб, – поправила волосы, что упали на гладкие щеки, и замолкла.

– Ай, не рада мне? – сказал и себя обругал, знал ведь, что услышит не то, чего ждёт.

– Не знаю, что и сказать тебе, – замялась, еще на шаг отступила. – Знакомцу рада, а вот тому, кто мужатую целует насильно, нет.

– Надо же, запомнила, – выговаривал сердито, но радовался, как малец. – Что, сладко было? Так ты скажи, я наново целовать стану. Вижу, что косы расплела, ужель порвалась с мужем? – и замер, дышать перестал, дожидался ее слов.

Она промолчала, а миг спустя посмотрела прямо в глаза, тем и дала ответ молчаливый и неотрадный.

– Вон как… – едва не шипел. – Себя бережешь или мужа защищаешь? Он-то знает, что ты уклад не блюдешь?

– Глеб, ты зачем явился? – осердилась: глаза серые потемнели. – Выговаривать? Так напрасно. Косы мои не твоя печаль.

Хотел смолчать, знал, что надо уйти и никогда более не возвращаться, но не мог, не пересилил, да и зарок, данный себе самому, хотел держать крепко и твёрдо.

– Зачем явился, спрашиваешь? За делом, – врал, но не без умысла. – Скинь оберег, Влада.

– С чего бы? – ухватила рукой Светоч, зажала крепко в ладошке. – Боишься, так уходи. Не держу я тебя, Глеб.

– Скинь, иначе сам сорву, – подступал к Владке, а та пятилась до тех пор, пока не коснулась спиной колодезного бока.

– Глеб, ступай по-доброму. Нелепие творишь.

Хотел уж руки ей заломить, но разумел, что не простит гордячка.

– Сними его, Влада. Мыслишка у меня появилась, вот и хочу вызнать, прав я или нет. Да и тебе не без интереса. Скинь.

Она помолчала малое время, но послушалась: нитицу стянула с шеи и повесила Светоч на колодезное колесо. Глеб вмиг оказался рядом и обнял крепко. Положил широкую ладонь на шелковые волосы, прижал голову к груди.

Сил не прибыло, а вот отрады – стократ. Теплая Влада в его руках, макушка ее щеку греет, а сердце дурное Глебово выстукивает, песнь радостную поёт. Глеб уж сунулся целовать, да почуял крепкие кулаки, что ткнулись больно в грудь.

– Ах, ты… – толкала от себя, выговаривала. – Враль. Руки распускать?

– А и крепкие у тебя кулаки, волхва, – Глеб ухмыльнулся весело и отпустил ведуницу. – Чего сразу распускать? Знать хотел, прибудет ли сил, если тебя обниму без оберега твоего дурного.

– Прибыло? – от любопытства ругаться перестала, шагнула ближе и ответа ждала, как иное дитё пряник от батьки.

– Сил-то? Нет, не прибыло, но понравилось. Что? Чего злишься? – Чермный едва смех сдерживал. – Ладная ты, горячая. Чего ж не порадовать себя?

Влада брови высоко подняла, видно, изумлялась и слов сыскать не могла, но очнулась:

– Охальник. Зачем пришел? Чего тебе надо?

– Если расскажу чего надо, не откажешь? – и засмеялся да отрадно так, тепло, как и сам от себя не ждал.

Потом и вовсе изумился, когда вслед за ним и Владка захохотала:

– Бесстыдник ты, Глеб Чермный, – прихватила оберег и повесила на опояску. – Надо бы злиться на тебя, а не могу. Глеб, ты не ходи сюда, ни к чему. Мужатая я, – с теми словами взяла ведро и пошла к хоромам.

Глеб смотрел, как идет плавно, как рубаха льнет к телу тугому, как ступают мягко ножки в красных сапогах:

– Без тебя знаю, что мужатая. Слышишь, ведунья, дала бы травки, чтоб о тебе не думалось. Сотвори волшбу какую нето, чтоб от себя отворотить. Самому не весело топтаться опричь твоего дома, ждать, когда выйдешь. На кой леший понесло тебя в Новоград той же дорогой, что и меня? – пнул в сердцах пыль дорожную сапогом.

Влада обернулась и глянула, словно обожгла: во взгляде огонек мелькнул едва заметный:

– Краса моя глаза тебе застит, Глеб. Себя не мучай и меня не тревожь. Забудь и ступай с миром.

– Если б только краса, я бы и не лез. Тут иное, Влада… – подался к ней, но себя остановил. – Красивых много, а таких, как ты не видал. Не встречал, не довелось. Свет в тебе чудной, манкий. Неулыба ты, не говорливая, но чую, много в тебе всякого. С того и любопытство гложет, и тревога смутная, и отрада непонятная. Гордая ты, смотришь строго, а иной раз девчонка девчонкой. Все тебе интересно, глядишь, как дитё на свистульки расписные. Чуда ждешь или иного чего? Об одном жалею, что не сыскал тебя раньше Нежаты.

Она слушала молча, слов ответных не кидала, но румянцем цвела, что яблоня по весне. Тем волновала и к себе манила.

– Ступай, Влада, иначе наново сунусь и прощения просить не стану. Уразумела? Ступай, кому сказал, – гнать-то гнал, но и отпускать не хотел.

– Красиво говоришь, Глеб, – голову склонила к плечу. – А кто Беляну за себя звал, не ты? Болтун и враль.

– Вон как? Обиделась, что не тебя звал? – обрадовался чего-то. – Влада, ты стерегись, почую, что ворохнулась ко мне, умыкну.

Она и рассердилась, топнула ногой:

– Век ждать станешь и не дождешься, – повернулась и пошла.

Глеб удерживать не стал, почуял, что не время. Но улыбался шире некуда, и все потому, что видел и взор ее теплый, и румянец жаркий.

– Ладно, ведунья, еще посмотрим, – прошептал сам себе и пошагал от стогны, зная твёрдо, что с пути не свернет и умысел свой явью сделает.

Глава 16