— Так-таки и на привязи? — оживился Прохор.

— Ну не совсем может… Опять же люди говорят. Не хочет она по стопам матери идти. Вот и разлад у них выходит.

— Ну так сбежала бы от своей ведьмы, — подал голос кто-то из хлопцев.

— Наверное, боится. С этой карги станется: проклянет — и не будет жизни даже на краю света. Во как!

— Что, и дитё своё может проклясть?!

— Если ведьма разгневается или колдовской нуждой изведётся, то и дитё, и мать родную — всё нипочем, — давал разъяснения Василь на сыпавшиеся вопросы.

— Жалко девку… Красивая… Хоть и на цыганку похожая.

— Не, не похожая. Просто чернявая.

— Да какая, к черту, разница: белявая, чернявая — один хрен, жалко девку! — раздалось чьё-то категорическое высказывание.

Все согласно закивали головами.

Поговорив ещё немного, хлопцы наконец опомнились, что уже поздний час, а завтра рано всем вставать. Горелка давно закончилась и вместо чарки на посошок они крепко по-мужски пожали друг другу руки и разошлись по хатам.

Прохор шел по улице и думал о Марыльке. Они договаривались сегодня встретиться, но и он, и Игнат не пошли на свидание. Вернее, сначала думали, что успеют, а потом за чаркой да разговорами и вовсе забыли об уговоре.

— Явилась, наконец! И где только носит тебя день напролёт?

Не успела Янинка переступить порог опостылевшей избушки, как её встретило злобное ворчание матери. И так почти всегда! Всё время она чем-то недовольна, всё время у неё какие-то подозрения и чёрные предчувствия. Особенно Серафима стала невыносимой после того, как недавно ей сильно не повезло. Видать, нарвалась всё же на кого-то отчаянного. Не дрогнул, не смалодушничал, сунул, видать, старуху головой в печь. И правильно сделал! У Янинки в глубине души даже зародился маленький червячок злорадства. Она никогда не одобряла деяний матери, хотя и жили они в основном за счёт этого.

Вот уж которую неделю в избушке царили страшные дни. Серафима выла от боли и ярости. Места себе не находила. Её обезображенное лицо являло собой ужасное зрелище и доставляло старухе неимоверные муки. Но ещё больше страдала ведьма от мук душевных. Сомнения в своей силе и жажда мести раздирали её сознание. Страшная месть как воздух сейчас была просто необходима старухе. Это, по её мнению, возвратит ей колдовскую уверенность. И она с упоением представляла, чем отплатит виновнику своих страданий. Месть! Только этим чувством жила сейчас Серафима. Картины и способы мести калейдоскопом сменяли одна другую. И с каждым разом воспалённое воображение старухи рисовало всё более жестокие и изощрённые способы расправы с панским лесником. Но в то же время Серафима в глубине души трезво осознавала, что не так всё просто будет с этим зелёным мальчишкой…

И ещё старуху очень беспокоило дурное предчувствие. Это предчувствие появилось сразу же, как только Серафима начала свою активную колдовскую деятельность в здешнем крае. У неё постоянно было ощущение, будто за ней кто-то наблюдает. Иногда даже казалось, что какая-то сила пытается вмешаться в её тайные помыслы и повлиять на них. И вот теперь Хима после недолгих размышлений все свои тревоги приписала указывающему персту судьбы. Видимо, покровительствующие силы тьмы так предупреждали её о скором появлении ненавистного парубка. А она не вняла предостережениям, не проявила осторожность! Занятая своим гневом, Хима и мысли не допускала, что на этот раз её чутьё жестоко ошибалось…

Старуха почти никогда ни перед кем не испытывала такой беспомощной ярости. За всё время на её колдовском пути лишь два или три раза попадались люди-кремни, с которыми очень трудно было совладать. Тогда ей пришлось приложить невероятные усилия, но всё же она сумела справиться. С тех пор таких людей ведьма нутром чуяла и без острой надобности старалась избегать колдовского влияния на них. Колдовство на таких людей требовало неимоверных затрат сил, после которых Серафима долгое время чувствовала себя разбитой и опустошенной.

Старуха часто сравнивала себя с острой косой. И если уж находила коса на камень, то оставался сильнейший иль хитрейший: попадется мелкий камешек — с искрами разлетится в пыль. Крупный встанет на пути — лучше обойти.

На жизненной стезе ведьмы немало встречалось «строптивых камешков». Но все они были никудышные. Таких и не жалко. Под беспощадной косой заклинаний и колдовства все они разлетались в пыль и исчезали в никуда…

И вот сейчас, не находя себе места, Серафима нервно металась взад-вперёд по тесной избушке. Мысли не давали ей покоя: «Для большего куража ещё и Марылькой назвалась. Надо же, проглядела! Не учуяла в парне селянском стойкость гранитную. Слишком самонадеянна была, самоуверенна в своём мастерстве. За что и поплатилась жестоко. Обожглась! О-ох, как обожглась… — при этой мысли Серафима непроизвольно притронулась к изувеченному лицу. — Выбил гадёныш из седла. На полном скаку выбил… И всё пошло наперекосяк, всё из рук валится. Голова уж кругом идёт от сплошных неурядиц. Хлопоты и тревоги сыплются со всех сторон: то избушка чуть огнём не взялась, то урядник намедни с какими-то непростыми людьми аж сюда добрался. Всё вопросики подозрительные запытывал, а увечье увидав, и вовсе не мог скрыть довольства своего. Дожилась! Да-а, настали деньки чёрные. И всему виной он проклятый! А тут ещё и Янина последнее время ходит, как окаянная. Ни словом, ни делом матери не подсобит, не посочувствует!» — в сильной злобе на весь свет размышляла Серафима.

Словно раненый зверь, она металась по избушке, а вспомнив ещё и о непутёвой дочке, вообще выть стала.

Обиду крепкую терпела Серафима на дочку свою. И мысли о строптивой девке ещё больше добавляли злобы и горечи на душу старухи. «Ни в какую не хочет продолжать дело рода семейного. Претит ей, видите ли, колдовское ремесло. Знать, в батьку пошла богобоязненного. А задатки-то колдовские имеет наши. Исключительные задатки. Почитай, получше, чем у меня самой… — мрачно мыслила старуха. — Да-а, что-то в нашем роду не так пошло… на мне сбилась преемственность чародейного дара. Не я — Янина должна была перенять от деда всю силу колдовскую, и сетовал сильно по этому поводу старый Корчак. Всё злился да ворчал, будто я была всему виной. Наверное, чувствовал старый, что этот сбой может и вовсе привести к исчезновению родовой ветви ведунов. Нашей ветви!»

А дело всё в том, что бытует поверье, а может, и на самом деле так, будто особая сила колдовства передается через поколение, а то и через два. Это нормальный цикл, и даже многие маститые чернокнижники сами верили, что нарушение этого цикла приводит к угасанию или в лучшем случае к ослаблению рода колдунов. Особенно если в поколениях, идущих одно за другим, появлялись люди, крайне наделённые колдовской способностью. Вот как, например, и в роду Корчака: он сам — Серафима — Янина. «Видать и артачится Янинка из-за этого! Эх, пропадёт наше дело… А из неё со временем вышла бы знатная чародейка… Я-то уж давно её способности заприметила: и дождь предскажет, и птичку раненую пожалеет, и отзовётся о ком-то дурно, и всё это как-то невзначай, вскользь, даже сама не придавая значения тому, что говорит. А потом с её слов многое и сбывается: с утра солнышко светит — к полудню дождь прослезится; пичужке сдохнуть бы надобно, а она от сочувствия Янинки вдруг чудно порхать начинает; человек, сотворивший худо, возьмет да и занеможет без всякой на то причины. А она-то, дурочка, ничего этого и не замечает! Даже и не подозревает, что это и есть дар исключительный. Думает, что это обыденное дело, у всех так. Эх, Янинка, доиграешься! Вынудишь ты свою мать душу тебе силой колдовской палить!»