Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого были проведены третья и четвертая серии экспериментов, – каждая из которых проходила с участием новых, все более вирулентных микроорганизмов. Поскольку инфекции, которые до сих пор удавалось вызвать экспериментаторам, «не были похожи на гангрену, полученную на поле боя», было решено вместе с опасными культурами заносить в раны древесную стружку и осколки стекла.
Когда доктор Гравиц спросил Фишера, сколько наступило смертей, и тот ответил, что ни одной, доктор Гравиц приказал проводить следующие эксперименты путем нанесения пациентам настоящих пулевых ранений.
Когда решение о проведении подобного рода экспериментов все же было отложено, поступил приказ провести два дополнительных ряда испытаний. В одном случае в раны подопытных заносили культуры стрептококка и стафилококка, в результате чего те страдали от ужасных инфекций, сильного жара и отеков.
Во всех экспериментах надрезы делали на голени, чтобы оставить возможность ампутации конечности. Но, поскольку воспаление распространялось стремительно, а инфекции уже через три недели носили острый характер, ни одной ампутации в итоге сделано не было.
Обвиняемый доктор Гебхардт в своем отчете на заседании Вермахта (вооруженных сил нацистской Германии) объявил: «Я несу полную ответственность – как человек, хирург и политик – за эти эксперименты». Со стороны врачей Вермахта не последовало никаких возражений.
В дополнительном письменном заявлении обвиняемый Фишер также сообщил: «В результате этих экспериментов погибли три человека»[81].
Показания Ядвиги Дзидо
20 декабря 1946 года на допрос в качестве свидетеля обвинения вызвали Ядвигу Дзидо. Далее читатель может ознакомиться с фрагментом ее свидетельских показаний[82].
Обвинитель Харди:
– Свидетель, назовите ваше полное имя.
Свидетель Дзидо:
– Ядвига Дзидо.
Обвинитель:
– Свидетель, вы родились 26 января 1918 года, верно?
Свидетель:
– Да.
Обвинитель:
– Вы являетесь гражданкой Польши?
Свидетель:
– Да.
Обвинитель:
– Вы явились сюда, в Нюрнберг, для дачи свидетельских показаний добровольно?
Свидетель:
– Да.
Обвинитель:
– Можете ли вы назвать Трибуналу ваш домашний адрес на текущий момент?
Свидетель:
– Варшава, улица Гурносленская, 14.
Обвинитель:
– Вы состоите в браке?
Свидетель:
– Нет.
Обвинитель:
– Ваши родители живы?
Свидетель:
– Нет, моих родителей нет в живых.
Обвинитель:
– Какое вы получили образование?
Свидетель:
– Я окончила школу начальной подготовки, а также старшую школу в Варшаве. В 1937 году я начала изучать фармакологию в Варшавском университете.
Обвинитель:
– Вы окончили Варшавский университет?
Свидетель:
– Нет.
Обвинитель:
– Чем вы занимались после завершения обучения в Варшавском университете?
Свидетель:
– Я начала изучать в университете фармакологию, а когда я была на втором курсе, началась война.
Обвинитель:
– Что вы делали, когда началась война?
Свидетель:
– В 1939 году я работала в аптеке по выходным.
Обвинитель:
– Являлись ли вы членом движения Сопротивления?
Свидетель:
– Осенью 1940 года я вступила в подпольное движение Сопротивления.
Обвинитель:
– И чем вы занимались, будучи членом движения Сопротивления?
Свидетель:
– Я была курьером.
Обвинитель:
– Впоследствии вас схватили и арестовали сотрудники гестапо?
Свидетель:
– Я была арестована гестапо 28 марта 1941 года.
Обвинитель:
– Что с вами произошло после того, как вас арестовали сотрудники гестапо?
Свидетель:
– Меня допрашивали гестаповцы, это происходило в Люблине, Лукуве и Радзыни.
Обвинитель:
– Что было дальше?
Свидетель:
– В Люблине меня избивали, нагую.
Обвинитель:
– Продолжали ли с вами взаимодействовать в гестапо? Или вас освободили?
Свидетель:
– Я провела в Люблине шесть недель, все это время находясь в подвале здания гестапо.
Обвинитель:
– И после этого вас отправили в концентрационный лагерь Равенсбрюк?
Свидетель:
– 23 сентября 1941 года меня перевезли в концентрационный лагерь Равенсбрюк.
Обвинитель:
– Госпожа Дзидо, можете ли вы рассказать суду своими словами, что с вами случилось по прибытии в Равенсбрюк?
Свидетель:
– Когда я оказалась в концентрационном лагере Равенсбрюк, то подумала, что останусь там до конца войны. Условия в тюрьме не предполагали долгое там пребывание. А в лагере нам приходилось работать, хотя там не было так грязно, а еще там было не так много вшей, как в тюрьме.
Обвинитель:
– Свидетель, какую работу вы выполняли в лагере?
Свидетель:
– Я занималась физическим трудом как на территории, так и за пределами лагеря.
Обвинитель:
– Вас когда-либо оперировали в концентрационном лагере Равенсбрюк?
Свидетель:
– Мне делали операцию в ноябре 1942 года.
Обвинитель:
– Не могли бы вы поделиться с Трибуналом подробностями этой операции?
Свидетель:
– В 1942 году в лагере царили голод и ужас. Нацистская Германия достигла пика своего расцвета. Лицо каждой эсэсовской женщины излучало гордость и надменность. Нам каждый день повторяли, что мы ничего из себя не представляем, а вместо имен нам полагаются порядковые номера.
Нам твердили, что мы должны забыть о своей принадлежности к человеческому роду, что никто нас не помнит, что мы никогда не вернемся в свою родную страну.
Говорили, что мы стали рабами и теперь должны выполнять свою работу и ничего больше. Нам не разрешали улыбаться, плакать, молиться. Нам не разрешали защищаться, когда нас избивали. Надежды на то, чтобы вернуться на родину, не было.
Обвинитель:
– Хорошо, свидетель, вернемся к тому, что вы сказали ранее. Вас прооперировали в концентрационном лагере Равенсбрюк в ноябре 1942 года, все верно?
Свидетель:
– Да.
Обвинитель:
– В таком случае, можете ли вы рассказать Трибуналу, что произошло 22 ноября 1942 года, в день операции?
Свидетель:
– В этот день к нам пришла сотрудница полиции – сотрудница лагерной полиции – с листком бумаги, на котором было написано и мое имя. Она назвала наши имена и приказала следовать за ней. Когда я спросила ее, куда нас ведут, она сказала, что не знает. Она привела нас в госпиталь.
Я не знала, что со мной будет. Я ожидала чего угодно: казни, транспортировки к новому месту работы, операции.
Потом пришла доктор Оберхойзер. Она велела мне раздеться и обследовала меня. Потом мне сделали рентген, и я осталась в госпитале. Робу у меня забрали. Утром 22 ноября 1942 года мне сделали операцию. Пришла немецкая медсестра, побрила мне ноги и дала что-то выпить. Когда я спросила ее, что она собирается со мной делать, она ничего не ответила. Днем меня отвезли на маленькой каталке в операционную. Должно быть, я устала или была совершенно измождена, потому что не помню, делали ли мне укол или закрыли лицо маской. Операционную я уже не увидела.
Помню, что, когда я пришла в сознание, на ноге не было никаких ран, только след от укола. И после этого я уже ничего не помню, вплоть до наступления января. От своих соседок по палате я узнала, что мне сделали операцию на ноге. То, что происходило в
