Через два километра машина остановилась. Водитель показал имна домик в зарослях камыша. Это был небольшой дом из глины. Они вылезли измашины, прошли по зыбкой почве. У дома их встретил пожилой человек. На вид емубыло лет шестьдесят.

— Добрый день, — вежливо поздоровался Фархад.

— И вам доброго дня, — отозвался старик, — входите в дом. Выможете поесть и отдохнуть. Меня предупредили о гостях, которые к нам приедут.

— У вас есть телефон? — спросил Фархад.

— Нет, — ответил старик, — здесь нет телефонов. Они ненужны. В этих камышах они не работают. Здесь негде устанавливать антенны ипередающие устройства.

В доме было чисто и уютно. На столе лежали раскатанныелепешки — лаваши, сыр, помидоры, огурцы, зелень и куски отварной баранины,которую здесь так любили.

— Опять ужинать? — удивилась Алена. — В четыре часа утра?Нет, я больше не могу.

— Садитесь, — пригласил старик, — угощайтесь.

— Нельзя отказываться, — строго заметил Сеидов, — садитесь кстолу. Не обязательно все есть, но мы обязаны проявить уважение к хозяину дома.

Они сели за стол. Старик поставил две большие бутылкиместного вина. Скорее местной водки, которую делали из фиников.

— Извините за беспокойство, которое мы вам доставили, —вежливо сказал Фархад.

— Какое беспокойство? — удивился старик. — Я рыбак и живу наэтом озере уже семьдесят лет. И привык подниматься рано, с утренней зарей. Ихотя мои руки уже не так ловки, как раньше, я все еще считаюсь самым лучшимрыбаком в наших местах.

— Как вас зовут?

— Интигам. Я из Керкука. Мои предки были туркменами.

— Интигам означает месть по-азербайджански, — пояснил Фархадсвоим спутникам и, снова обращаясь к старику, спросил: — Почему вы переехалисюда?

— Это было еще восемьдесят лет назал. Нашу деревню уничтожили,а моя мать носила меня под сердцем. Она назвала меня Интигамом, чтобы я помнило тех, кто уничтожил нашу деревню, и привезла меня сюда. Сначала в Басру, акогда я подрос, сюда. И вот уже семьдесят лет я живу среди этих камышей.

— Сколько вам лет? — удивился Кажгельды.

— Восемьдесят два, — улыбнулся старик, — но никто недогадывается, сколько мне лет на самом деле.

— А ваше имя сыграло какую-то роль в вашей судьбе? — неуспокаивался Кажгельды.

— Конечно, — ответил старик, — поэтому я и живу здесь, вкамышах. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я вернулся в Керкук, нашелглаву племени, которое истребило нашу деревню, и зарезал его вот этой рукой. Яне мог поступить иначе, ведь мать дала мне такое имя.

— Какой кошмар, — произнесла Алена, когда Кажгельды перевелей этот монолог.

Они вместе с переводчиком попробовали местной водки, и обоимпонравилась эта настойка.

— Значит, вы из племени туркманов, — уточнил Фархад иперешел на азербайджанский язык. На самом деле живущие на севере туркманы былиюжными азербайджанцами, волею судеб оказавшимися разделенными со своимибратьями в Иране и Азербайджане.

— Вы помните свой родной язык? — спросил Сеидов.

— Конечно, помню, — обрадовался старик. — Ты говоришь нанашем языке. Значит, ты тоже из туркман?

— Нет. Я родился в Баку. Но мы говорим на одном языке.Поэтому я вас понимаю. Это родной язык моего народа.

— Аллах послал мне радость в мои годы, — всплеснул рукамиИнтигам, — значит, в других странах тоже живут люди моего племени?

— Они уже не племя, а многомиллионный народ, — пояснилСеидов, — и есть целая страна. Кроме того, нас окружают соседи — турки,туркмены, узбеки, казахи, киргизы, татары, которые тоже говорят на понятном намязыке.

Старик радостно закивал головой и, поднявшись, вышел издома.

— Что ты ему говорил? — спросила Алена.

— О родстве тюркских народов, — пояснил Фархад.

— Я начинаю подозревать, что ты отъявленный националист ирелигиозный фанатик, — пробормотала она, с трудом сдерживая улыбку.

— Ненавижу националистов, — сразу ответил Сеидов, — ониразрушили нашу прежнюю страну, устроили бойню между азербайджанцами и армянами.Национализм всегда выражение чувства неполноценности нации. Я их простопрезираю.

— Кажется, я задела твое больное место.

— Еще какое. Ты даже не можешь себе представить, насколькожалкими и подлыми методами пользуются националисты. Я искренне считаю, чтолюди, провозглашающие свою нацию лучше других, являются больными параноиками. Вмире столько умных народов и наций, у которых нужно учиться. Англичане, французы,русские, немцы, итальянцы, японцы, китайцы, всех невозможно перечислить…

— И евреи как особая нация, — улыбнулась Алена.

— Да, — согласился Фархад, — по-настоящему особая нация. Яоб этом часто думаю. Ни одному народу в истории не пришлось перенести столькостраданий, сколько перенес еврейский народ. Ни один народ сознательно неуничтожали с такой ненавистью и злостью. И ведь не только в фашистскойГермании. Еще за две тысячи лет до этого. И потом по всей Европе. Их сжигали накострах, убивали, выгоняли, грабили. А сколько погромов было в царской России?У нас в Баку, где я вырос, не было ни одного еврейского погрома за всю историюгорода. И мы этим очень гордились. Может быть, другим народам нужно учиться уевреев умению выживать вопреки всему, умению верить в свои идеалы, даже тогда,когда верить невозможно, умению жить там, где нельзя выжить. Они сохранились вистории без своего государства и своей территории. Великие нации и народырастворились в глубине исторического прошлого, а они сохранились, вопрекивсему. Я бы посылал туда людей из других стран, чтобы они учились этому секретувыживания.

— У тебя к ним особое отношение, — усмехнулась Алена, — а ядумала, что ты их должен ненавидеть, — она показала на сломанное кольцо.

— Тогда я должен ненавидеть и вас, — заметил Фархад. — Тызнаешь, как мне было трудно в девяностые годы в Москве? Иногда я слышал засвоей спиной обидные слова, а иногда мне прямо в лицо говорили, что слишкоммного «чернозадых» приехало в столицу. Такие вещи говорят до сих пор, но уже немне, а моим племянникам или детям моих друзей. Так вот, я никогда не считалговоривших подобные слова придурков представителями русской нации. Нации,давшей миру Пушкина и Чайковского, Толстого и Чехова. Поэтому я всю жизньпрезирал националистов и восторгался людьми, которые любят и уважают другиенароды.

— Ты у нас космополит, — заметила Алена.

Кажгельды удивленно слушал их монолог. Он давно обратилвнимание на их отношения. Иногда, забываясь, они переходили на «ты». Впрочем,это было не его дело. В конце концов, каждый начальник имеет право на красивуюпомощницу или секретаря, с которой можно говорить на «ты».