В толпе раздался смех. Откуда-то появился секретарь,подвязанный красным кушаком, схватил торговца за шиворот и потащил его клестнице.

— Ах ты, бесстыдник! Сейчас я тебе все зубыпересчитаю! — пригрозил он.

Почему они смеялись? Ведь слова продавца кофе ничем неотличались от того, что сказал мулла.

Хурие-ханым исступленно рыдала. Скандал принимал такие размеры,что я готова была ценой жизни уладить дело.

— Хорошо, хорошо! Пусть будет так, как вы хотите.Только, ради аллаха, отпустите меня.

Я с трудом оторвала Хурие-ханым от своих колен, которые онапыталась поцеловать, и кинулась назад в кабинет заведующего.

Через несколько минут мне дали подписать бумагу, в которойговорилось, что я по собственному желанию отказываюсь от преподавания вцентральном рушдие и выражаю желание учительствовать в школе Зейнилер.

Не прошло и часу, как все формальности были закончены изаведующий отделом, которого, казалось, ничто не может заставить подняться сместа, в

собственном фаэтоне отправился в резиденцию вали[40] подписатьприказ.

Вот, оказывается, как быстро могут решаться дела, которые вдругое время месяцами путешествовали бы от стола к столу.

Когда я вернулась в гостиницу, Хаджи-калфа встретил меня напороге. С укоризной, но в то же время с радостью, он сказал:

— Утаила от меня… Думала, не знаю. Слава аллаху.

— Что ты узнал?

— Приказ-то тебе пришел, милая!

— Какой приказ, Хаджи-калфа?

— Тебя оставляют в центральном рушдие! Хурие-ханым ужевернули паспорт.

— Ошибаешься, Хаджи-калфа. Я только что от заведующего.Ничего подобного и не было.

Старик недоверчиво посмотрел на меня:

— Говорят тебе, приказ пришел вчера вечером. Мнеизвестно из достоверных источников. Очевидно, заведующий скрыл это от тебя. Нетли здесь какой-нибудь хитрости? Как ты думаешь?

Подшучивая над мнительностью и наивностью Хаджи-калфы, яразом выложила ему все события сегодняшнего дня, затем вытащила из портфеляприказ о моем назначении в Зейнилер и помахала им в воздухе.

— Живем, Хаджи-калфа! Еду в настоящую Швейцарию!

Хаджи-калфа слушал меня, и его огромный нос багровел, точнопетушиный гребень. Наконец он с досадой хлопнул в ладоши и сердито заговорил:

— Ах ты, глупое дитя! Что ты наделала?! Что тынатворила?! Все-таки поймали тебя в западню. Иди сейчас же к заведующему,возьми его за горло!

Я пожала плечами:

— Успокойся, мой дорогой Хаджи-калфа. Не надо, а то ещезаболеешь… Что тогда будем делать?

Однако, как выяснилось, старик имел основания переживать иогорчаться за меня. К вечеру я узнала все, как было, даже со всемиподробностями.

Оказывается, заведующий отделом был на стороне Хурие-ханым.В докладной записке на имя министерства он потребовал моего перевода в другоеместо, мотивируя тем, что Хурие-ханым более опытный педагог. Но наверхупочему-то сочли нужным оставить в Б… меня, а мою соперницу перевести в другоеместо, где ожидалась вакансия.

После того как вчера вечером пришел приказ, заведующийотделом, директриса рушдие и, кажется, начальник финансовой части, который былродом из Румелии, земляк Хурие-ханым, держали ночью совет и разработали целыйплан. Они решили услать меня в какую-нибудь глухую деревушку, а на мое местоустроить Хурие-ханым. Даже встречу с Хурие-ханым в коридоре они продумализаранее и муллу привели специально. Что касается селения Зейнилер, котороезаведующий расписал мне, как роскошную европейскую деревню, то это,оказывается, была убогая, затерявшаяся в горах деревушка, куда не залетали иптицы. Вот уже год в школе там не было преподавательницы, и даже самыеобездоленные учителя не отваживались туда ехать.

Я была поражена. В моем сознании никак не укладывалось, какмог такой почтенный, солидный чиновник пойти на такой бессовестный обман.

Хаджи-калфа качал головой и говорил сердито:

— О, ты не знаешь эту сонную змею. Она спит, спит, апотом так ужалит, что и не опомнишься. Поняла, ханым-эфенди?

— Ладно, ничего… — ответила я. — После того какчеловека ужалили самые близкие родственники, чужие для него не страшны. Я могубыть счастлива и в Зейнилер.

Сегодня к ночи я добралась на телеге до Зейнилер. Видимо,заведующий отделом образования мерит расстояния движением поезда. Путешествиена «два часа» длилась с десяти утра до поздней ночи. Впрочем, этот чудак тут нипри чем. Виноваты те, кто не проложил рельсового пути к Зейнилер по дороге,которая то карабкается вверх по горным склонам, то спускается вниз к руслампересохших рек.

Семейство Хаджи-калфы собралось проводить меня до источника,который находился в получасе езды от города. Провожатые разоделись, словно шлина свадьбу, а вернее — на похороны.

Когда Хаджи-калфа пришел сказать, что телега готова, еготрудно было узнать. Он снял свой белый передник и ночные туфли, которые как-тоособенно шлепали, когда он расхаживал по каменному дворику, передней илестницам гостиницы. Сейчас на нем был долгополый сюртук, застегнутый наглухо,на ногах — глубокие калоши, какие носят имамы. Огромная красная феска закрываладо ушей его лысую голову.

Туалеты Неврик-ханым, Айкануш и Мирата не уступали одеяниюглавы семейства.

Мне было очень грустно расставаться с моей маленькойкомнаткой, хотя я и провела в ней немало горьких часов. Однажды в пансионе насзаставили выучить наизусть стихотворение: «Человек живет и привязываетсяневидимыми нитями к людям, которые его окружают. Наступает разлука, нитинатягиваются и рвутся, как струны скрипки, издавая унылые звуки. И каждый раз,когда нити обрываются у сердца, человек испытывает самую острую боль».

Прав был поэт, написавший эти стихи.

По странной случайности в тот же день покидала Б… и моясоседка из Монастира. Но только она была в более плачевном положении, чем я.

Вчера вечером я упаковала вещи и легла спать. Ночью сквозьсон я слышала чьи-то грубые голоса, но никак не могла проснуться.

Вдруг страшный грохот заставил меня вскочить с постели. Вкоридоре дрались. Слышался детский плач, крики, глухой хрип, звуки ударов ипощечин. Спросонья я подумала было, что случился пожар. Но зачем же людидерутся на пожаре?..

Босиком, с растрепанными волосами я выскочила в коридор иувидела страшную картину. Длинноусый офицер богатырского телосложения волочилпо полу бедную соседку, избивая ее плетью и топча сапожищами.