– Я погуляю немного, – сказал Джордж. – Может, прокачусь с Анжеликой в горы. Она любит смотреть, как падают листья.

– Конечно, бери мою упряжку, – сказал Чурба. – Будут новые чудеса, я тебя кликну.

– Если Голиаф настроен творить чудеса, пусть расшевелит мне кишки. Стоит куда-нибудь поехать, еда превращается в кирпичи. Трудно ему, что ли, помочь Джорджу Халлу облегчиться.

Джордж вернулся надо мной смеяться. Поздно. Почва изменилась больше, чем мой покров. Господин и Властелин – отныне мое имя. У Голиафа собственный флаг. Я милую. Я казню. Для вертикалов я то же, что для меня Исток. Вон идут. Опять что-то нужно, опять ноют. Я не могу уйти, значит, я остаюсь. Пусть заходят. Что такое кишки, которые не хотят шевелиться? Когда я это узнаю, Джордж, они запрыгают. Сегодня у меня хорошее настроение.

С высоты Медвежьей горы Джордж Халл рассматривал караван колясок и повозок, направлявшихся к ферме Чурбы Ньюэлла. Место было отличное, обзор прекрасный, и от захлестнувшей его волны восторга Джордж ухнул, как апач. Анжелика, никогда не слышавшая от своего мужа подобных выкриков, дернулась, точно перепуганный олененок. Она качнулась и чуть не выпала из повозки. Подавшись в сторону, Джордж поймал ее руку. Впервые за много месяцев они коснулись друг друга.

Почти год Анжеликин муж просидел, замотавшись в кокон и не оставив снаружи– ни единой метки. Джордж уезжал продавать сигары, занимался домашними делами, но Анжелика знала, что живет он где-то вне своего тела. Во сне он вел долгие дебаты с невидимыми оппонентами. Наяву наблюдал за погодой, как отчаявшийся фермер.

Сильнее всего она удивилась, когда Джордж стал закапывать в огороде странные предметы: обломки посуды, стекло, железки, потом ясельный набор с гипсовыми фигурками Марии, Иосифа, Магдалины, овцы, козла, коровы и, конечно, младенца Иисуса. Через несколько дней Джордж вытащил это все из земли, но лишь для того, чтобы закопать обратно.

Когда не нужно было говорить с Саймоном или Беном, он говорил сам с собой. Читал биографии героев, античных и современных, или штудировал археологические тексты. Он рылся в каталогах дорогих магазинов так, словно это были труды классиков. Выписывал туристические проспекты и брошюры по финансам и капиталовложениям. Вырезал из журналов и газет заметки о театральных спектаклях где-то совсем далеко – в Париже и Лондоне.

Работа на фабрике и эти странные увлечения изматывали Джорджа за день так, что ночью у него ни на что не оставалось сил. Он падал в койку, сдувался, как шарик, и гас, как свеча.

Поначалу Анжелика даже рада была отдохнуть от их машинальных соитий. Но когда уклонения затянулись на месяц и больше, она почувствовала себя брошенной. Ей нужны были не сами упражнения, но их результат. Без Джорджевых накачек и вливаний пустая колыбелька в углу спальни так и не дождется своего хозяина.

Джордж худел, делался бледен, скрытен, и Анжелика задумывалась, не сама ли она виновата в том, что муж катится под уклон. Она не хотела второй раз становиться вдовой – сухой яичной скорлупой, что шуршит в бездушных комнатах. Она готовила Джорджу его любимые блюда, купила себе новую ночную рубашку и духи, пыталась заинтересоваться его последними увлечениями. Ничего не помогало. Джордж был погружен в себя, неприступен и вечно занят, как если бы ждал знака или сигнала, который вернет его к жизни.

Этот неожиданный клич и усмешка на лице, когда он не дал ей упасть, потрясли Анжелику. Когда же он расхохотался во весь голос над ее беспокойством, она поразилась еще больше:

– Из-за чего вдруг такой взрыв, Джордж?

– Богатство природы, моя дорогая. Оглянись по сторонам. Глотни воздуха. Смотри, какая красота. Скоро упадет и забудется последний лист. Тебе не кажется, что листья знают свою судьбу и празднуют финальный миг? Что за краски! Что за восхитительная щедрость подарена нам сегодня!

– Эта земля, похоже, с тобою согласна.

– О да В сердце своем я сельский мальчик, а для души и тела нет ничего естественнее естества. Отсюда все кажется возможным. Наша коляска точно игрушечная лодка в океане золота и багрянца. Я завидую Александру Ньюэллу – где он там, на каких качается волнах? Ты чувствуешь величие этих гор?

– Ты и сам должен знать ответ. Я дитя леса.

– Конечно, так оно и есть. Посмотри вниз. Бесцветная заплатка – это ферма Чурбы. Взгляни на шатер, где вершит суд его каменный человек. А эти точки – люди. Сотни людей, а еще больше в пути. Я рад, что Ньюэллы восстали из мертвых. Я рад самому себе и юн, как восход солнца.

– А за нас, Джордж? За нас ты тоже рад?

– Это понятно и без слов.

– Я волновалась за тебя. В последнее время ты стал таким далеким.

– Никогда не волнуйся ни за Джорджа Халла, ни за его волю к жизни. Если раньше я спотыкался, то теперь прочно стою на ногах и готов к свершениям.

Джордж опять испустил воинственный клич, затем как следует хлестнул лошадь. Они поднимались все выше, к новому великолепию. Анжелика не могла понять, отчего ей так одиноко в этом лучезарном ливне.

На Кардифф упала ночь, и Чурба опять достал гроссбух.

– Пока что наш лучший день, – сказал он, пририсовывая новые колонки. – Пожалуй, мы заслужили по рюмашке.

Берта налила из бутыли самогона. Джордж встал, чтобы произнести тост.

– За вас, кузены, – сказал он, – и за каменного дядьку. «В то время были на земле исполины», но ни одного столь богатого и великодушного.

– Когда я получу свою долю, первым делом куплю новую собаку, – сказал Чурба. – Шермана, видать, кто-то задавил на дороге. Ублюдок, конечно, но, черт побери, он подвернулся вовремя и сделал доброе дело. Джордж, не возражаешь, если я утащу из ящика пару зеленых, а?

– Давай, только смотри, чтоб не вошло в привычку.

– Слыхала, Берта? Настоящий джентльмен. За это надо выпить. Только не жалей на этот раз пойла.

– Погасите свет! – крикнула с крыльца Анжелика. – Я иду, а вы как хотите.

– Не сболтните лишнего, – сказал Джордж, прижимая к губам два пальца. – Входи! – крикнул он жене.

Берта задула настольную лампу. Послышался скрип двери, затем шаги Анжелики. На ошеломленных зрителей надвигалось тыквенное лицо с прорезями глаз, пирамидой носа и клыкастым ртом. Желтое пламя свечи иссушало влажную мякоть.

– Веселого хеллоуина, – объявила Анжелика, протягивая тыкву Джорджу.

Тот отпрянул. Это шипящее «мементо мори»[41]нагнало на него дрожь.

– Да у тебя настоящий талант! – воскликнула Берта.

– Я выскоблила ему мозги, хватит на два пирога, – ответила Анжелика.

– Зажгите лампу, – скомандовал Джордж. – Какая радость сидеть в темноте?

– Пожалуй, за эту твою резную рожу, – сказал Чурба, – ты заслужила стаканчик.