– Пойми меня правильно. Не то чтобы Чурбе Ньюэллу все это не нравилось. Господи, разве мы не обвели их всех вокруг пальца? Хотя иной раз больно смотреть, как люди с такой репутацией спорят, человек это или статуя, притом что оно не то и не другое. Поневоле задумаешься, что такое репутация и чего она стоит. Неужто все вокруг тоже стучат в пустое корыто? У всего мира в голове опилки?

– Я бы сказал, так оно и есть – нравится тебе это или нет.

– Не такое уж это приятное дело – покрывать обман.

– Никакого обмана, кузен. Ты кому-нибудь говорил, что ты нашел? Спрашивал их мнение? Ты всего-то перевернул землю над камнем, который кто-то назвал исполином.

– А эти жалобы и мольбы – они-то и доконали Александра.

– Люди жалуются, люди молятся. Какое это имеет отношение к тебе или ко мне?

– Черт возьми, никакого, Джордж. Но я рад, что ты приехал об этом напомнить, лучше бы тебе остаться.

– Разве что на несколько дней. Повод для поездки – обкатать новый бренд «Саймона и сыновей», называется «Голиаф».

– Дымовая завеса, ага. Может, и ухватятся. Хотя десять центов для этого народа – уж очень крутая горка. Хорошо бы вам, Джордж, прилепить на рубашку флаг. В честь того, которым я прикрыл Голиафу инструмент. Знаешь, сколько было радости, когда вместо Бертиного свитера я повесил туда «звезды и полосы». Люди понавешали флаги на все столбы, которые только нашлись в округе.

– Хорошая мысль, Чурба. «Земля, ты гордость пилигримов».[40]

В опустевшей комнате Александра Берта Ньюэлл пыталась взбить тощую подушку. Затем оставила ее в покое и разложила лоскутное одеяло, сшитое ее матерью в подарок к свадьбе. Материя сохранила краски, и в маленькой комнате сразу стало веселее.

Застилая постель, Берта поглядывала, как Анжелика Халл распаковывает модный саквояж и разворачивает платье, которое сгодилось бы любой королеве. Хорошо, когда в доме есть другая женщина. Берте нравилось то немногое, что она знала о жене Джорджа, она чувствовала в ней родную душу. Обе женщины были замкнуты, и воздух едва шевелился, когда они проходили мимо. Анжелика была моложе, ее избаловали деньги Халлов, но Берта легко прощала ей это преимущество. Она знала, что путь Анжелики орошен слезами. Не стоит завидовать девушке из-за того, что она красива или держит в сундуке пару роскошных вещиц.

– Приятная комната, – сказала Анжелика. – Тут так просторно.

– Мы строили ее для матери, но она умерла еще до переезда. Может, и к лучшему. А то как бы она карабкалась по этой лестнице?

– Прости, – сказала Анжелика.

– Десять лет уже. Упокой Господи. Хотя кровать ее. Это я уговорила Чурбу затащить ее сюда. Мне нравится резьба на столбиках. Птички всякие. Когда я была маленькой, думала, можно послушать, как они поют. И точно можно. Тут спал Александр, до того как убежал из дому.

– Прекрасная кровать.

Анжелика со всей осторожностью обходила разговоры о только что отбывшем Александре и о его старшей сестре, что умерла от холеры. Джордж предупредил: одно неверное слово, и Берта захлопнет створки, словно морская раковина. Иногда она могла молчать месяцами.

УБерты и самой было что скрывать от Анжелики, например все, что касалось каменного человека. Гостья пока не заводила речь о толпах на ферме, но рано или поздно заведет. – Можно мне взглянуть на это платье, оно такое нарядное, – попросила Берта.

Достав из сундука таинственное платье, Анжелика разложила его поверх одеяла. В Кардиффе она боялась на него даже смотреть. Должно быть, его без спросу сунула в саквояж Анжеликина невестка. Лоретта отчего-то переживала, что платье так и лежит ненадеванное, особенно после того, как Анжелика столь долго и старательно подгоняла его по фигуре. И уж точно ферма Ньюэллов в Кардиффе не подходила для таких нарядов.

Лоретта напрасно позволила себе бесцеремонность. Наверное, обиделась на то, что Анжелика не позволила ей взять платье с собой в Нью-Йорк. В ответ на Лореттину просьбу она сказала «нет» таким жестким тоном, что даже покраснела. Платье чем-то раздражало Лоретту не меньше, чем интриговало Анжелику. Для нее же будет лучше, если Анжелика подарит его Берте, которой нужно сейчас хоть как-то поднять настроение.

– Нравится?

– О таком платье только и мечтать, – вздохнула Берта.

– Не подумай, пожалуйста, что твои кузины разгуливают по Бингемтону, завернувшись в атлас, – заверила ее Анжелика. – Я просто не знала, что брать с собой и что здесь будет со всем этим переполохом. Лучше бы тебе рассказать мне эту историю, чтобы сразу с ней покончить.

– Ты про ископаемое?

– Ну конечно.

– Что тут рассказывать? Нашли большую куклу. Лежит себе под шатром, и все дела. Кучка глупцов подняла шум на ровном месте. Это стоило мне сына, но я не хочу сейчас о том распространяться.

– Понимаю, – сказала Анжелика. Обнимая Берту Ньюэлл, она заметила, что кости у той едва не торчат сквозь кожу. – Напрасно я завела этот разговор.

– Ерунда. Почему бы тебе самой не посмотреть на эту Доблесть Камня? Так я его зову, ему подходит.

– Еще успею, – сказала Анжелика. – Никогда не любила исполинов, гномов, троллей, эльфов и прочих. Разве что в детстве, а теперь зачем? Это не для меня.

– Ну, значит, подождет, – сказала Берта.

Прервав продажу билетов, Чурба проводил Джорджа в шатер.

– Вот он, кузен, – здоров как конь.

– Год под землей пошел Голиафу на пользу, – сказал Джордж. – Лучшего и не пожелаешь. Черт возьми, совсем как настоящий.

– Можно подумать, всегда тут и лежал, – согласился Чурба.

– Ты отлично его устроил. Хорошо потрудился, кузен.

– Все по твоим инструкциям, разве только добавил кое-что, – ответил Чурба. – Самое поганое – вычерпывать воду из канав, чтобы не сочилась, и укреплять по бокам землю. Если б я сам гулял тут с лозой без всякого еврея, нашел бы место посуше.

– Если б ты сам гулял тут с лозой, чья-нибудь любопытная голова что-нибудь бы да заподозрила. Всегда считай на ход вперед. Зри в корень. Это искусство.

– В искусстве ты петришь, Джордж.

– Да, не буду спорить. Это талант, полагаю, и он у меня есть.

– Когда ушел Александр, я нанял Смита Вудманси продавать билеты и Джона Хагенса считать деньги. Эти двое ненавидят друг друга, что твои Каин с Авелем, так что, пока они вместе, я им доверяю.

– Что ж, пусть продают.

– Пойду проверю, как там с сигарами. Стол должны были уже поставить. Твоего «Голиафа» будет продавать Джон Паркер. Мы с ним договорились: оставляет себе три цента с доллара и пятьдесят с ящика. А в доме дожидается мужик из Нью-Йорка. Все дела какие-то.