– Викинг здесь? Чепуха какая-то.

– А запасной голем не чепуха?

– Послушай, Аарон, он обрезан? – спросил Исаак шепотом.

– Откуда я знаю, обрезан он или нет? Шлонг, говорят, у него длинный. Еще говорят, его прикрыли, чтоб дети и женщины поменьше нервничали. Про обрезание не говорят ни слова.

– А они бы тебе сказали?

– Если бы он был обрезанный, они бы меня повесили.

– Может, потому они его и прикрыли. Чтоб никто не видел, что он обрезан.

– На днях я схожу и посмотрю сам, дедушка Исаак. И пришлю тебе телеграмму.

– Я всегда про себя думал, что, если бы ребе Лев обрезал своего голема, он, может, и уберегся бы от беды. Обрезанный голем вел бы себя лучше.

– Эту теорию уже не проверить. Но не упусти оригинальную мысль. Напиши письмо в «Глоб».

– У истукана, которого ты нашел, может быть и язык, и кое-что под языком. Он может быть тоже из бесформенной субстанции.

– Я его не находил. Они сами его нашли. И он скорее Голиаф, чем Давид. Сомневаюсь, что этот каменный мужик так уж любит евреев.

– Нам нельзя рисковать.

– Чем рисковать?

– Тем, что чудовище вырвется на свободу. Сам знаешь, кто потом будет виноват.

– Их исполин там просто лежит. Он никого не трогает.

– Он лечит больных. Как голем, чтобы заслужить репутацию. Зато потом, Вэй’з-мир![38]

– Ты, должно быть, устал, дедушка Исаак. Я достану одеяло. Поспи немножко.

– Его надо обрезать.

– Хочешь шнапса? А яблочного бренди?

– Обещай мне, Аарон.

– Что обещать? Я что, мохель? Я здесь живу. А не хожу по округе и не обрезаю всех подряд.

– У каждого из нас есть в жизни цель. Мы здесь не просто так.

– Верю. Но у меня другая цель.

– Слушай торговца, лозоходец. Аарон Бапкин, ты должен сделать то, о чем твоему дедушке не стыдно будет рассказать в синагоге.

– Переночуешь у меня. А завтра домой в Бостон. Исполин не имеет отношения ни к тебе, ни ко мне, ни к двенадцати Израилевым коленам.

– Что должно свершиться, то свершится, – сказал Исаак. – Алевай.[39]

Александр Ньюэлл разрыхлял под шатром землю. Он отставил грабли и задней стороной лопаты сровнял борозды. Взял одолженную у матери метлу, перепрыгнул через веревку, что отгораживала исполина от этих шухов, и провел по гигантскому лицу индюшачьим пером. Над камнем поднялись хлопья пыли.

Александр не любил оставаться наедине с этим созданием. Он говорил себе, что это всего лишь статуя, которую положил сюда дядя Джордж, и нечего тут злиться. Но даже клубы белого песка заставляли мальчика ежиться. Они плыли, как облака под луной.

Не глядя вниз, он смахнул пыль из-под набедренной повязки. Этот исполин как папа. Когда Чурба разгуливал голым, Александр таращился в потолок и думал, что хорошо бы его папаше вести себя поскромнее и не выставлять напоказ свое хозяйство. Александр подозревал, что отцу вообще негоже демонстрировать органы сыну, чтобы тот сравнивал их со своими. Чурба же, нарушая все природные законы, тряс причиндалами и шутил, что ему приходится смотреть под ноги, дабы не наступить ненароком на собственные яйца.

Александр вспоминал сегодняшние заботы. Через ферму прошло не меньше тысячи человек, и даже после того, как стемнело, оставалось несколько сотен. Он старался как мог пропустить их всех до полуночи. Несколько семейств до сих пор сидели в кукурузном поле: они не зажигали огонь, опасаясь пожара, а холод им был нипочем: женщины, мужчины, дети – им некуда было идти, они хотели сидеть здесь, чтобы не пропустить чудо. Александру не давала покоя мысль, какими глупыми бывают люди.

Еще его жгла обида: и родители, и дядя Джордж не верили, что Александр способен хранить секрет. Чурба взбеленился, увидав, как человек из «Горна» записывает слова Александра, хотя мальчик говорил лишь то, что все и так знают.

– Ничего и никому, сколько раз тебе повторять? – заорал Чурба и влепил Александру затрещину.

Мальчик похлопал метелкой по каменному лицу, подняв новые клубы. Если у кого-то и были основания кому-то не доверять, то у самого Александра Ньюэлла. Он стоял рядом с шатром, когда излечились от своих недугов калека, слепец и глухая девушка. Он слышал слова преподобного Локка о том, что статуя – это окаменевшая плоть. Он видел, как благодарные люди опускались на колени и даже сам папа едва не валялся на земле. Черт возьми, про все это написано в газетах. Так где правда и кому верить? Александр прижался ухом к каменной груди, вслушиваясь, не бьется ли сердце.

Мой час без молящих глаз. Я вновь во временах Творения. Вихрь звезд. Танец комет. Я веселюсь с моим Истоком. Оседлав метеоры. В брызгах лавы. У-и-и-и. Гип-гип-ура. Руки прочь, Прыщавая Рожа. Пшел вон.

Однажды тетя Анжелика показывала Александру раковину. Он подносил ее к уху, прислушиваясь к шуму всех морей мира и стонам русалок. Сейчас из огромной, как сарай, грудной клетки доносились те же звуки. Не вода ли струится глубоко под землей, посылая вверх отголоски? Александр закрыл глаза. Он видел морских свиней, дельфинов, китов и огромных змей. Кальмары просовывали щупальца сквозь ливень жемчужин. Над радугой скакали крылатые рыбы. Какой-то корабль – его собственный корабль – то поднимался, то нырял в пурпурные волны. Александр отнял ухо от волшебной музыки, открыл глаза и закрыл видения.

– Я замерз, как собака, и вспотел, как мышь в норе, – сказал он исполину. – Несчастный сукин сын, что бы ты там себе ни думал, с меня хватит.

Генерал-с-Пальчик был представлен, поклонился, ворвался в комнату, затем запрыгнул на обширные колени Барнума, где и повис безвольно. Хозяин помахал Пальчиковыми руками и повертел головой – из стороны в сторону, вверх-вниз.

– Привет, Пальчужка, – проговорил Барнум, пока гость клацал зубами.

– Привет, ваше мошенничество, – фальцетом ответил Пальчик. – Говорят, вы тут ртом щелкаете.

– Ртом я не щелкаю. – Барнум наклонил голову Пальчика к полу. – Я его вообще не открываю. Я величайший чревовещатель, а вы худшая из кукол, сотворенных Господом. И зачем я только вытаскивал вас из помойки?

– Меня бросили в нее куда аккуратнее, чем вы бросаетесь словами.

– Вы напрашиваетесь на звучную трепку, недомерок.

– Для звучной трепки вам недомерили храбрости, – возразил Пальчик; Барнум теперь молотил воздух его руками.