раньше, а где-то на уровне носа, приходится слегка пригнуться, чтобы увидеть себя целиком. Черты заострились, волосы, собранные в высокий хвост, придают лицу строгое выражение. Лацканы пиджака наконец-то правильно улеглись на груди, брюки прочерчивают какую-никакую талию. Как будто я в военной форме. Как ты. Я встаю ровно и снова теряю лицо в отражении. Чернота, как космос, затопляет зеркало.

Последнее. Забрасываю тетрадку по геометрии в уходную сумку. Проверяю, хотя знаю наизусть. Двое трусов, две пары носков, пара футболок, сарафан, джинсы добавились в последний момент. А ещё мысленная книжечка, старый пенал с ручками и карандашами, термос с погнутой крышкой, спасённый от выброса (вчера налила воду). Все деньги – около пятисот рублей, смех просто – вшиты в подкладку. Сегодня. Я готова.

Останавливаюсь посреди комнаты и поражаюсь её крошечности, словно Алиса, выпившая увеличивающего зелья. Пытаюсь осознать, что никогда не увижу вот этого стола с календарём под стеклом, никогда не буду выводить пальцем пятиугольные узоры на покрывале, никогда не буду ржать над тем, как Анька под линейку выстраивает на своём столе карандаши… Я больше никогда не увижу Аньку. Она слиняла рано, попрощаться мы не успели, а значит, наши последние слова были произнесены вчера, когда она за ужином велела мне выпрямиться, а я буркнула: «Отвали». Ещё одна вещь, которой не исправить. Быстрее, пока не одумалась, хватаю из Анькиной карандашницы ручку с брелоком-снитчем (ей привезла из Англии подруга), запихиваю в сумку. Со своей кровати, не думая, хватаю оранжевую кошку – подарок на день рождения (от неё) сто лет назад. Тюремный телефон, выключенный, лежит под подушкой, где раньше прятался телефон Сирил. Вот теперь всё. Я готова.

Меня немного тошнит, обойдусь без завтрака. Но мимо кухни всё равно не пройти.

– Привет! Ты куда это так рано?

Только не это. Только не сегодня. Нет. Я так привыкла к тому, что утро принадлежит мне, что её «Привет!» ударяет меня с силой пощёчины.

– В школу.

Язык еле ворочается, хотя я не вру. Конечно, в школу – сегодня же контрольная!

– В такую рань? Думала, ты бегаешь.

– А сегодня не хочу.

– Завтрак?

– Нет.

Я не хочу отвечать ей так грубо. В идеале мы не должны были пересечься. С ней-то как раз всё закончилось правильно вчера. Как дела в школе – нормально – завтра контрольная – угу – спокойной ночи – спокойной. Нельзя было оставить это так? Комок в животе делает опасное сальто.

– Вчера разговаривала с этим твоим репетитором… как его… Александр.

А, всё ясно. Милый парень с прозрачными ушами сдал меня. Просто решил вчера уточнить, опаздываю я или вовсе не приду. Представляю, как она хмурится, хотя собеседник не видит, и с ноткой удивления как бы строго выговаривает – за неимением меня – ему: «Как это „где она“? Я отправила её полчаса назад с полным конвертом денег, которые, между прочим, на дороге не валяются». Свежий ветер врывается в кухню, пулей пробив занавеску. Вдруг понимаю, что вся ясность этого утра – маскировка в ожидании бури. Думаю: наверное, надо взять зонт, – но это такое далёкое и размытое будущее, что я о нём мгновенно забываю.

– Говорит, ты молодец. Способная. Умная.

Я молчу, потому что ну что тут скажешь. Детям не позволено иметь мнение по поводу своих успехов. Трудно даётся учёба – ленишься, а если наоборот – отличник и хорошист, нельзя считать себя умным: зазнаешься. Родителям нравится, когда их детей хвалит кто-то другой, не они сами. Меня не особо хвалили с тех пор, как я вышла из возраста, в котором умиляются вообще всему, что делаешь. Взрослым нравится смотреть на то, как дети подражают им. В таком подражании нет притворства, одно усердие. Чем взрослее, тем натуральнее должно получаться. Если не сломаешь всё случайно, задумавшись: «А зачем я это делаю?» Вот тогда мир рушится, и ты становишься взрослым, который тоже не понимает, что делает.

– Может, тебе на домашнее обучение перейти? – произносит она этим своим обычным голосом с лёгким надрывом, в котором я должна осознать всю её жертвенность. – Может, тебе так лучше?

Представляю, как здорово вместо того, чтобы париться в гробу школы, каждый день сидеть за круглым столом, решая задачи по геометрии, когда никто не пялится на меня у доски, как на дуру стоеросовую, а спрашивают, что я представляю, и никаких больше этих, вообще больше никого, кроме меня! Не позволяю себе провалиться в эту фантазию. Теперь это не имеет смысла. Я всё равно больше никогда… Никогда.

– Если бы я только знала, чего ты хочешь. Если бы ты хоть раз сказала мне.

Больше всего сейчас я хочу уйти. Прощание затягивается. Но в то же время что-то такое важное должно разрешиться сейчас между мной и ею. Мы стоим друг напротив друга, и всё это утро держится на тонкой ниточке, которая может оборваться, если слишком резко вздохнуть.

Чего хочу? Хочу гулять сколько угодно и с кем хочу. Ходить в школу и домой не оглядываясь. Хочу не думать, откуда берётся еда и одежда, об Анькином поступлении, о том, как скоро искать работу придётся мне. Ой, нет, это уже то, чего я не хочу. Ответ внезапно приходит из песни, как это часто бывает с прозрениями. Я хочу… быть с тобой. С этой строчкой песни всё расцветает у меня изнутри. Я хочу быть с тобой.

– Так улыбаешься… Ты иногда как будто не здесь.

– Ты не понимаешь.

Дыши. Считаю про себя до десяти предметов на кухне, фотографирую внутренним взглядом то, что вижу в последний раз. Анькина любимая огромная кружка с иероглифами и с неотмывающимися следами кофе, сковородка для яичницы, сковородка для мяса, доска для резки хлеба, хлеб, нож… рассада моркови и помидоров на окне, лук в банке. Магнитики из мест, где побывали наши знакомые и ни разу – мы. И вдруг вижу то, чего на самом деле не вижу. Во всей квартире нет её вещей. Любимых штучек, маленьких приятных мелочей. Захочет она уйти вот так, как я, ей бы нечего было взять.

– Наверное, не понимаю. Слушай, я тут подумала. Если нужно, забирай себе компьютер. Ноут, как Ане, я тебе пока купить не могу, но… печатать удобнее, чем от руки писать в тетрадке. И сериал свой можешь смотреть там. На каникулах, конечно.

Отшатываюсь, как от удара. Лучше бы это был удар. Каждый раз, когда она говорит про «сериал», это как если бы мою мечту обращали в мусор. Не хочу, чтобы она говорила о тебе, никогда!

– Саша,