стиль, и мне казалось, что внешне он похож на родственников моего отца, но я была в числе тех, кто не услышали голос Малкольма по-настоящему, пока смерть не сделала его громче.

Я совершила ту ошибку, которую до сих пор совершают многие из нас, – позволила СМИ (и я имею в виду не только белые СМИ) определять тех, кто приносит самые важные для наших жизней послания.

Когда я прочитала Малкольма Икса с тщательным вниманием, я увидела человека, куда более близкого к сложности подлинных перемен, чем все, кого я читала ранее. Многое из того, что я скажу сегодня, родилось из его слов.

В последний год своей жизни Малкольм Икс добавил к своему основополагающему видению новую широту, которая, останься он в живых, привела бы его к неизбежному столкновению с вопросом различия как творческой и необходимой силы для перемен. Потому что по мере того как Малкольм Икс продвигался от позиции сопротивления расовому статус-кво и его анализа к более активным размышлениям об объединении ради перемен, он начал пересматривать некоторые из своих ранних позиций. Один из ключевых навыков выживания для Черных людей – способность меняться, переваривать опыт, хороший или плохой, превращая его в нечто полезное, долговечное, действенное. Четыреста лет выживания под угрозой исчезновения научили нас, что если мы собираемся жить, мы должны уметь быстро учиться. Малкольм знал это. Нам не нужно снова и снова повторять те же ошибки, если мы можем рассмотреть их, учиться на них и строить новое на их основе.

Прежде чем Малкольм был убит, он изменил и расширил свои взгляды на роль женщин в обществе и революции. Он начинал с растущим уважением говорить о своей связи с Мартином Лютером Кингом-младшим, чья политика ненасилия казалась столь далекой от его собственной. И он начинал задумываться об общественных условиях, при которых в самом деле должны складываться союзы и коалиции.

Еще он начал говорить о тех шрамах угнетения, которые заставляют нас вести войну с самими собой друг в дружке, а не с нашими врагами.

Как Черным людям шестидесятые годы преподали нам один урок: любое движение к освобождению должно быть бесконечно сложным. Ведь мы должны двигаться наперекор не только тем силам, которые дегуманизируют нас извне, но и тем угнетающим ценностям, которые мы вынуждены были усвоить. Изучая сочетание наших побед и заблуждений, мы можем изучить опасность неполного видения. Не для того чтобы осудить это видение, а чтобы изменить его, построить лекала возможного будущего и направить наш гнев и жажду перемен на наших врагов, а не друг на дружку. В шестидесятые пробудившийся гнев Черного сообщества часто выражался не вертикально, против беззакония власти, против истинных источников контроля над нашими жизнями, а горизонтально, против тех, кто стояли ближе всего к нам и были так же бессильны.

Мы были готовы нападать, не всегда в самых подходящих местах. Когда мы расходились во взглядах на решение какой-то проблемы, часто мы были суровее друг к дружке, чем к виновникам наших общих проблем. Различие издавна использовали против нас так жестоко, что как народ мы были не готовы терпеть никаких отклонений от Черности, как она была определена извне. В шестидесятые политкорректность стала не ориентиром для жизненной практики, а новыми цепями. Небольшая и громкая часть Черного сообщества потеряла из виду тот факт, что единство не означает единодушия, а Черные люди – не стандартная и очевидная величина. Чтобы действовать сообща, нам не нужно превращаться в смесь неразличимых частиц, как чан с гомогенизированным шоколадным молоком. Единство подразумевает объединение элементов, изначально разнообразных в своей особой природе. Наше упорство в изучении напряженностей внутри разнообразия помогает двигаться к нашей общей цели. Слишком часто мы игнорируем прошлое или романтизируем его, обессмысливая причину для единства или отодвигая ее в область мифического. Мы забываем, что необходимый ингредиент, без которого прошлое не сможет работать на будущее, – это наша энергия в настоящем, перерабатывающая одно в другое. Непрерывность не случается автоматически, и это не пассивный процесс.

Шестидесятым была свойственна безрассудная вера в мгновенные решения. Это была важнейшая эпоха пробуждения, гордости и ошибок. Движение за гражданские права и движение Черной силы[150] возродили возможности для бесправных групп в этой стране. Но хотя мы и боролись с общими врагами, временами мы поддавались соблазну индивидуальных решений и становились небрежными друг к дружке. Иногда мы не могли вынести взаимных различий из страха перед тем, что эти различия могут сказать о нас самих. Будто все мы не оказываемся когда-нибудь слишком Черными, слишком белыми, слишком мужчинами, слишком женщинами. Но любое видение будущего, включающее всех нас, по определению должно быть сложным и расширяющимся, а не легко достижимым. Ответ на холод – тепло, ответ на голод – еда. Но нет простого, монолитного ответа на расизм, сексизм, гомофобию. Есть только ежедневное сознательное сосредоточение на том, чтобы идти наперекор им, где бы я ни столкнулась с этими конкретными проявлениями одной и той же болезни. Понимая, кто такие «мы», мы учимся применять наши силы с большей точностью против наших врагов, а не против самих себя.

В шестидесятые белая америка – и расистская, и либеральная – с наслаждением наблюдала со стороны, как Черные радикалы ссорятся с Черными мусульманами, Черные националисты поливают грязью сторонников ненасилия, а Черным женщинам говорят, что пользу Движению Черной силы они могут принести, только распростершись перед ним. Существование Черных лесбиянок и геев даже не допускалось в общественное сознание Черной америки. Сегодня, в восьмидесятые, мы знаем из документов, полученных благодаря Закону о свободе информации[151], что в шестидесятые ФБР и ЦРУ использовали нашу нетерпимость к различиям, чтобы сеять смуту и трагедии в одном сегменте Черного сообщества за другим. Черное было прекрасным[152], но всё же подозрительным, и слишком часто наши дискуссионные площадки становились аренами для соревнований в Черности и бедности – в этих играх не могло быть победителей.

Шестидесятые были для меня эпохой надежд и воодушевления, но в то же время и эпохой одиночества и разочарования изнутри. Часто казалось, что я работаю и воспитываю своих детей в пустоте и что это моя вина – была бы я Чернее, всё было бы хорошо. Это было время массы растраченных сил, и часто мне было очень больно. Либо я отказывалась от одних сторон своей идентичности в пользу других, либо мой труд и моя Черность оказывались неприемлемы. Я была Черной матерью-лесбиянкой в межрасовом браке, и какая-нибудь часть меня непременно оскорбляла чьи-нибудь удобные предрассудки о том, кем я должна быть. Так я поняла,