30-х годов привлекло в свои ряды целый ряд писателей, оказавшихся попутчиками (Д. Фаррел, Г. Хикс, Д. Фримен, Д. Дос Пассос и др.). Некоторые их громкие политические декларации были лишь эмоциональным откликом на кризис, на картины безработицы и страданий масс. Те трудности исторического развития, которые обнаружились в конце десятилетия, привели иных литераторов, лишенных четкого мировоззрения, в замешательство.

Нельзя, однако, согласиться с теми критиками консервативного толка, которые пытаются представить дело так, что финал десятилетия — это «крах иллюзий», «драма разочарований» и т. д. А между тем в конце 30-х годов проявляется иная, позитивная тенденция: как выражение всего того ценного, что было накоплено за это время, наблюдается взлет литературы критико-реалистической направленности. В это время увидели свет «Гроздья гнева» (1939) Стейнбека и «По ком звонит колокол» (1940) Хемингуэя, «Деревушка» (1940) Фолкнера и «Лисички» (1939) Хеллман, «Глубинный источник» (1940) Мальца, «Сын Америки» (1940) Райта и «Джонни получил винтовку» (1940) Трамбо.

Вряд ли найдется другой такой период в истории американской литературы, вокруг которого велась бы столь острая борьба, как вокруг наследия «красных тридцатых», борьба, отражающая, и весьма наглядно, идеологические тенденции в жизни послевоенной Америки. Долгое время, особенно в пору «холодной войны» и маккартизма, тон задавала консервативная критика, стремившаяся дискредитировать эту эпоху, отмеченную якобы массовым «грехопадением» писателей{218}.

Вместе с тем с середины 60-х годов в условиях общественного подъема в стране стала пробиваться новая тенденция, связанная с пересмотром наследия «красных тридцатых»: многие критики либеральной и радикальной ориентации, отнюдь не сочувствующие марксизму, находят в литературе 30-х годов тот критический пафос, который созвучен сегодняшней протестующей, взбудораженной Америке{219}.

Принципиальную позицию занимает передовая марксистская критика США. Джозеф Норт, Джон Говард Лоусон, Филипп Боноски много делают для того, чтобы воспитать добрую память о «бурных тридцатых»{220}.

Серьезным вкладом в идейную борьбу вокруг прогрессивного наследия стал выход выпущенной под редакцией Джозефа Норта книги «Нью Мэссис. Антология бунтарских тридцатых» (1969). В предисловии к ней известный критик Максуэлл Гайсмар ведет доказательную полемику с теми консервативными исследователями, которые стремятся «полностью исключить тридцатые годы из национального сознания», представляя эту эпоху как «время обмана и разочарований, неудач и крушений надежд, политического заговора и агитпропа»{221}.

Растущий интерес к 30-м годам выражается не только в появлении все новых критических работ, по и в переизданиях произведений этой эпохи{222}.

Каждая литературная эпоха имеет свое лицо. Творчество писателей в эти годы оказалось особенно тесно, непосредственно, прямо связано с общественно-политической жизнью страны. Укрепились контакты литераторов с действительностью. Это стимулировало настойчивые поиски ими новых средств и форм выражения, обновление традиционных жанров.

Знакомство с марксизмом, пример Советского Союза и его культуры и, конечно же, сам реальный опыт, накопленный писателями в 30-е годы, давший им, как писал Майкл Голд, «новую жизненную философию, новый угол зрения на материал», — все это способствовало расширению их горизонтов, углублению социального критицизма. А это в свою очередь сказалось в повой концепции человека. Недаром некоторые критики писали, что в 30-е годы по сравнению с 20-ми произошло смещение писательского интереса «от Фрейда к Марксу».

В 20-е годы, отмеченные увлечением психоанализом, внимание многих мастеров слова концентрировалось на изображении внутреннего мира личности, которая нередко выключалась из широких, общественных, социальных связей. Литература 30-х годов в целом делала акцент на социальной психологии, на профессиональных классовых чертах героя, ее притягивал человек в сфере трудовой деятельности, общественной активности, находящийся в процессе духовного, нравственного роста. Правда, и это особенно заметно на ранних образцах пролетарского романа, зависимость человека от социальной среды понималась некоторыми писателями слишком прямолинейно, что вело к упрощенной трактовке психологических проблем личности. В этом проявлялся свойственный американской радикальной мысли экономический детерминизм. Некоторые критики даже писали, что в 30-е годы в литературе действовал «экономический человек:». Однако эти недостатки постепенно преодолевались. В то же время в литературе «грозовой декады» заявил о себе новый герой — рабочий вожак, коммунист, буржуа, порывающий со своим классом, аполитичный интеллигент, становящийся антифашистом, представитель «черной Америки», защищающий свое достоинство.

Обретают большую масштабность тематические и географические горизонты литературы. Писатели, по словам Майкла Голда, совершают «второе открытие Америки». Целые сферы действительности, считавшиеся неэстетическими, малоинтересными для художника, — жизнь и труд фермеров, рабочих, судьба безработных, «людей дна», конфликт между трудом и капиталом, массовые народные выступления — все это впервые стало объектом писательского внимания.

Наряду с «другой Америкой» в литературу входит и образ «другой Европы». В 30-е годы проблема «чужой революции» приобретает исключительную актуальность.

Отсюда проистекал интерес к социалистическому строительству в СССР (у Т. Драйзера, А. Р. Вильямса, Э. Уилсона, Л. Хьюза, У. Фрэнка и др.), к антифашистской борьбе в Германии (вспомним об образах немцев-антифашистов в пьесах Л. Хеллман «Стража на Рейне», Э. Хемингуэя «Пятая колонна», К. Одетса «Пока я жив»), к революции в Испании.

«Красные тридцатые» — важнейшая веха в развитии социалистической традиции в литературе США. Именно эта эпоха с особой отчетливостью позволяет увидеть, что процесс воздействия социалистических идей на литературу охватывал чрезвычайно широкий спектр явлений. Он сказывался не только в творчестве писателей отчетливо революционной ориентации, но и у тех реалистов, которые в разной мере, не всегда последовательно отзывались на общественно-политические проблемы ^грозового десятилетия».

И этот общий поворот «влево» выразился прежде всего в возросшей гражданской активности писателей, в их тяготении к совместным, коллективным действиям. Значительность этого процесса становится очевидной, если вспомнить, что вся история американской культуры дает немало примеров того, как трагически складывались судьбы писателей, поэтов, художников, ощущавших свое одиночество, неприкаянность в мире торжествующих бэббитов.

Но история Америки знала и другую тенденцию: в периоды общественного подъема, в часы национальных кризисов американские мастера культуры, настойчиво осознавая свою гражданскую ответственность, стремятся действовать сообща. Об этом напоминают выступления писателей-аболиционистов против рабства, участие Твена, Хоуэллса и других в рядах Антиимпериалистической лиги, антимилитаристская позиция группы писателей на страницах журнала «Севен Артс» в 1916–1917 гг., борьба Джона Рида и его единомышленников против «блокады правды», наконец, развернутая многими мастерами культуры общенациональная кампания за спасение Сакко и Ванцетти.

XX век, до предела обнаживший социальные конфликты, позволил увидеть, сколь нерасторжима связь художника и общества.

Английский критик Дэвид Дейчис назвал 30-е годы «политическим десятилетием». Уже в 1929 г. в Нью-Йорке возник по инициативе коммунистов первый клуб Джона Рида; вскоре они стали появляться в других городах, их общее число достигло 35. Клубы объединяли революционно настроенных писателей и рабочих, занимающихся художественной деятельностью.

Позднее уже на значительно более широкой, общедемократической основе была создана Лига американских писателей. Ее первый конгресс в апреле 1935 г. широко обсуждал пути развитая революционной литературы. Председателем