Кажется, ничто его не угнетает, и эта жизнерадостность почти патологична. Хлещет дождь — «слава богу, какой спокойный день», происходит что-то плохое — «если это худшее, что с нами сегодня произойдет, то это хороший день»; случается что-то действительно плохое — «ну, зато мне повезло, что я не шотландец».

Я представляю, как однажды скажу ему: «Тед, у меня для вас плохие новости. Речь идет о вашей собаке, той, которую вы ждали всю ночь, которая была вашим неразлучным спутником и единственным утешением с тех пор, как ваша жена трагически скончалась много лет назад, и которая только на прошлой неделе спасла вашего отца от нападения ужасного кабана. Я с сожалением должен сообщить, что только что ее сбил, и реанимация ей уже не поможет, и вам уже не нужно ломать голову, чтобы это сработало».

Какое-то время он бы молчал и, может быть, немного драматически повсхлипывал. А затем посмотрел бы на меня с огоньком в глазах (такому взгляду научиться нельзя, и все попытки воссоздать его искусственным путем заканчивались только злобным прищуром) и с отважной улыбкой сказал бы: «Знаете, доктор, когда я был совсем маленьким мальчиком, мой дедушка пел такую песню, когда учил меня чесать глазные яблоки вилкой». И он бы закрыл глаза, притушив на мгновение свой огонек, и начал бы петь голосом, исполненным муки, боли и печали, но, как ни странно, одновременно полным радости, удивления, содомии (у него немного смешанные эмоции, как вы могли бы догадаться) и надежды на новое завтра, которое, возможно, принесет ему новую собаку.

— Водитель переехал собаку, — выводил он. — Затем он ударил ее дверью. Но в каждой бочке дегтя есть ложка меда. Он сам из-за нее перевернулся. Тру-ля-ля, тру-ту-ту.

Одновременно смеясь и плача, он прижимал бы меня к подозрительно характерно вздрагивающей груди и шептал: «Кстати, я должен убить тебя сейчас», — и солнце весело поблескивало бы на кухонном ноже.

Спиноза сказал: «Веселость хороша и не может быть чрезмерной», но, как возразили бы норвежские фермеры Гаррисона Кейлора, что он об этом знает?

Я состою в любительском драматическом кружке. С моей отличной памятью на слова на меня можно положиться, но при этом я деревянный, как Буратино, и неспособен передать никакие эмоции (за исключением апатии, за ней стоят годы тренировок). По этой причине, а также из-за врожденного достоинства начальника городского совета и потому, что я хорошо умею кричать, обычно мне достаются второстепенные роли — судьи или хозяина поместья.

В одной средневековой драме мне пришлось надеть колготки. Так-то мне все равно, но на вечер спектакля было запланировано еще и торжественное собрание.

Когда мы, врачи, принимаем участие в каких-то мероприятиях, нас неизбежно выбирают председателями (люди, похоже, думают, что, принадлежа к древней и благородной профессии, почитаемой за мудрость и ученость, мы становимся большими шишками). Мне нужно было пообщаться с людьми. Времени переодеться перед спектаклем не хватало, поэтому, чтобы сэкономить несколько минут, сверху на колготки я натянул брюки.

И это стало настоящим откровением. Почти незаметное соприкосновение колготок с брюками оказалось неожиданно чувственным. Я ощущал себя где-то между Фредом Астером и Сид Чарисс[131], чувствуя тесный контакт с собственным телом, его соблазнительные изгибы и пульсирующие мышцы. Походка стала более плавной, а жесты напоминали движения пантеры. Колготки оказывали любопытный эффект: казалось, они подтягивали мои ягодицы, придавая им более четкий контур, делая их более жесткими и упругими. Мне показалось, что это заметили и присутствующие дамы. Я поймал довольно много лукавых взглядов искоса, беззастенчиво оценивающих форму моей задницы.

— Ты качаешься? — спросила одна.

— Классные булочки, — сказала другая.

Я хорошо выглядел, чувствовал себя опасным, тощим и голодным, как Кассий. Роковое очарование сцены — лучший афродизиак.

Так что, ребята, пока вы живы, примерьте колготки хотя бы раз. Как врачи, мы также должны помнить об их терапевтической ценности. Любой мужчина, который приходит с жалобами на плохое настроение и низкую самооценку (давайте посмотрим правде в глаза, мы все от этого страдаем, но только настоящие неудачники и маменькины сынки бегают к доктору поныть), не спешите выписывать рецепт или давать направление. Не утомляйте их банальными лекциями об образе жизни. Просто посоветуйте надеть колготки.

Может быть, сначала стоит попробовать это дома.

Примечание: «любительский драматический кружок» на самом деле был хоровым сообществом в Ростреворе, которым руководила моя сестра Шивон. Она — музыкальный гений, и в действительности ей место в Голливуде, а ее другом и партнером был Эйблис Миллс. Конкретно это событие произошло на Мальте, но они также выступали в Монте-Карло и Мадриде, где, как ни странно, продержали меня за кулисами.

— Если у вас всего один день в Ирландии, поезжайте на острова Скеллиг, — сказал Томас Боун Броснан, капитан с просоленным морем и румяным от ветра лицом, храня невозмутимость пред неспокойными водами.

Примерно в шестнадцати километрах от атлантического побережья Ирландии из океана торчали два скалистых гористых острова. Их зубастые вершины, казалось, впивались в небо. Белые морские птицы, подгоняемые свежим бризом, кружили над утесами. Небо над морем металлического цвета было затянуто тучами. Наш кораблик казался совсем игрушечным посреди стихии. Мы миновали меньший остров Литл-Скеллиг, казавшийся живым из-за мельтешащих крыльев тысяч олуш. Повсюду качали головами тюлени, и кругом в волнах кишели тупики и буревестники. На фоне оглушительных криков морских птиц было слышно, как менее выносливых путешественников эффектно и красочно выворачивало за борт (интересный факт: сельдевые чайки едят рвоту).

Шестьсот семьдесят ступеней вели вдоль отвесной скалы от маленького пирса к хижинам, похожим на ульи. Пока не зафиксировано ни одного смертельного случая ни от падения с края, ни от неожиданно тяжелой физической нагрузки при подъеме. Однако эскалатор бы не помешал, хоть здесь и объект Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Ступени заканчивались у небольшого скопления каменных хижин-ульев, или клочанов, в которых монахи пережили более шестисот невероятно трудных лет, начиная с шестого века. Я попытался представить, какой была их жизнь. Растительность скудная — лишь трава да вереск. Осень здесь свирепа, зима и вовсе ужасна. Воющие шторма Атлантики, пронизывающий холод, проливные дожди, очень мало ценного, разве что птичьи яйца, рыба и те немногие овощи, которые удалось вырастить. И никакого телевидения и спортивных каналов.

Из-за непогоды посетителей было мало. Я отошел от хижин и оказался один. С подветренной стороны хмурых скал виновато накрапывал ирландский дождик.