Альпийские галки порхали, как летучие мыши, с уступа на уступ. На востоке виднелся Литл-Скеллиг, кажущийся белым от черточек бесчисленных гнезд. К западу простирался лишь спокойный неподвижный океан. Я закрыл глаза, прислушиваясь. У острова Скеллиг-Майкл был свой собственный древний голос: грохот волн, крики морских птиц, капризный ветерок, танцующий среди утесов и свистящий среди голых скал.

Я пересек травянистый склон, весь испещренный норами тупиков. Из одной выглянул крупный птенец. Тут же к нему подлетел кто-то из родителей, в точности как пишут в справочниках, и принес в клюве еду. Еда была жидкой, поэтому птенцу досталась лишь часть, а остальное шлепнулось на землю.

Большая чайка с черной спиной спикировала вниз, чтобы сожрать упущенное птенцом. Морские чайки крадут пищу у более мелких и менее агрессивных существ, таких как полярные чайки, тупики или другие небольшие птицы. Но эта пошла еще дальше: она схватила птенца за ногу и начала вытаскивать его из норы. Тот запищал, родитель тревожно затрепетал крыльями, однако они были слабее.

Я оказался в затруднительном положении. Если бы я смотрел документальный фильм о дикой природе, то повел бы себя добропорядочно, терзаясь, что эта жестокая сцена — часть естественного мира. Вмешательство было бы академически неверным. Чайке тоже нужна еда, и, скорее всего, у нее свои птенцы. Но воспринимать природу таким образом все сложнее. Люди вмешиваются куда ни попадя, и природе приходится приспосабливаться к нашему присутствию.

Мы вышли на новый этап отношений. Чайки жили и здравствовали, собирая наш мусор и пожирая нашу рвоту, а тупики, возможно, достигли своего собственного эволюционного преимущества, будучи милыми, смелыми и фотогеничными. А я ирландец, и мы ненавидим хулиганов, потому что англичане издевались над нами веками. Великий Голод случился полностью по вине Англии, хотя это было давным-давно и я с этим уже вроде как справился.

Я подошел ближе.

— Отойди от нее, сука, — сказал я, как Рипли в фильме «Чужой». Не хочу хвастаться, но эта чайка была большой и страшной. Она неохотно отпустила ногу птенца и улетела, издав обиженный крик. Мелкий забился в нору, и родитель долго и необычно доверчиво смотрел на меня блестящими глазами. Стая его товарищей кружила надо мной, роняя шлепки помета на мои кроссовки.

Вот тебе и благодарность, подумал я.

Несколько лет назад мы с хорошим другом поплыли на кораблике с ночевкой на острова Скеллиг, что недалеко от побережья Керри. У нас было на то две причины. Во-первых, хотелось посмотреть на огромные колонии тупиков и олуш, так как мы оба дети природы. Во-вторых, поскольку мы оба еще и чудные ребята, нам мечталось установить контакт с самими собой, и монастырь восьмого века на острове на краю света представлялся для этого лучшим местом. Он находился далеко на западе, где между нами и Америкой нет ничего, кроме тысяч и тысяч километров беспокойного океана.

С нами ездила маленькая дочь моего друга — девочка с серьезными ограничениями из-за церебрального паралича. Она не могла ни видеть, ни говорить, но кроме этого — никаких осложнений, и она была в центре внимания, поскольку стояла прямо, твердо и держалась уверенно, бросая вызов капризному раскачивающемуся кораблику. У нее было идеальное равновесие, а улыбка — ясная, как луч солнца.

— Ей нравится шум двигателей, как от них пульсирует палуба, ей приятны солнце, ветер и брызги на лице, — сказал мой друг.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я знаю, — ответил он. — Просто знаю.

Вечером, сидя у костра, скрывшись меж разрушенных стен, над которыми болтался полумесяц, будто выброшенный бурей, под крики морских птиц и вой ветра, я вспомнил эти слова, и наш разговор перешел от женщин и скачек к самой опасной из всех тем — правде.

Я спросил друга, где он нашел силы нести свой крест: постоянно видеть, что прекрасный ребенок, твой ребенок, столь многого лишен. Я сознательно дал волю своим внутренним демонам, ведь речь шла о том, чего я всегда стыдился. Сталкиваясь с такими детьми, я чувствую себя потерянным, беспомощным и стараюсь действовать, только когда могу предпринять что-то конкретное и посильное. «Я слишком занят, — говорю я себе. — Дел так много, а времени так мало».

Однако не так просто взять и оставить где-то чувство вины. Я повсюду таскаю его с собой. Но как моему другу удавалось выносить подобное ежечасно, ежедневно, год за годом, не имея ни малейшего шанса увидеть дочь в другом состоянии?

— Она — мой самый драгоценный дар, — ответил он. — Каждый день я беру ее на руки, обнимаю, щекочу и слышу ее смех, похожий на звон колокольчиков морозным утром. И час за часом, день за днем, год за годом я буду делать все это, потому что это истинный дар, за который она не требует ничего взамен, он бесценен и стоит любого тяжкого бремени. Она не лукавит, не замыкается в себе, но позволяет мне ее любить.

Примечание: посвящается моему покойному другу Майклу Корри.

Моя родная деревня Ростревор появилась еще в дохристианские времена, и клан Фарреллов жил здесь все это время — дикий народ, древний, как помет мамонта. Для нас старые добрые времена означают охоту и собирательство, а не разгуливание в поддельных викторианских костюмах. Предки Фарреллов владели всей землей, пока ее не украли у нас друиды.

Наша страсть — гэльский футбол. Мой сын Джек сейчас носит ту же красно-черную форму, что и его отец, и отец его отца до него, а я — один из кураторов команды. Куратор был советником Телемаха во время подозрительно затянувшегося возвращения Одиссея из Трои. Уверен, что если бы глубокомысленный Гомер предвидел, как имя куратора будет звучать от горстки полных лысеющих мужчин, бегающих туда-сюда вдоль боковой линии в вызывающей розовой лайкре, он был бы очарован и восхищен.

Зона ответственности командного врача огромна. Конечно, я лечу травмы, консультирую по вопросам физической подготовки и т. д. Но когда на карту поставлена честь команды, клятва Гиппократа — сущий пустяк.

В прошлом году мы дошли до финала округа. В тот знаменательный день я заранее представился судье, заверив его, что при необходимости готов оказывать посильную медицинскую помощь обеим сторонам. Таким образом я остался честным в мелочах, но довел дело до предательства с более глубокими последствиями. Это оказалось разумным вложением средств.

Ростревор был на два очка впереди, до конца оставалось всего несколько минут, когда один из близнецов Мэги (до сих пор никак не научусь их различать) получил случайный пинок в ухо и упал. В неотложной медицине каждая секунда на счету, и я рванул на поле под охи и вздохи толпы.

Метнувшись молнией, я подоспел как раз вовремя, прежде чем сопляк успел встать, а потом толкнул его на землю тяжелой рукой, другой накладывая повязку Роберта Джонса[132] (непростой выбор и коварное решение).