— А потом глобальное потепление и наводнения, — не унималась миссис О’Тул.

— Вы живете неподалеку от гор, — напомнил я, и мои инстинкты врача ненадолго дали о себе знать. Уверенность — это терапевтический метод, иногда только он и есть в нашем распоряжении.

— А нефть? Что мы будем делать, когда кончится нефть и все такое?

— А в Арктике вообще-то должно быть очень неплохо, — предположил я.

Одна из величайших радостей и одновременно одна из величайших печалей работы врача — множество друзей, которых мы находим, и множество друзей, которых мы теряем. Благодаря своей работе мы выстраиваем очень глубокие связи. Мы молоды, напряжены до предела, проводим вместе много времени, бок о бок засиживаемся до поздней ночи, узнаем друг друга такими, какие мы есть на самом деле. Мы делимся друг с другом надеждами и мечтами, страхами и неуверенностью — это так же естественно, как выживать. Военное положение — неподходящее время для недоговорок и прелюдий, и, презираемые всеми остальными, мы должны были держаться вместе, чтобы выстоять.

И потом, характер работы означал, что через полгода мы будем двигаться дальше. Какое-то время мы оставались на связи. Иногда встречались пропустить по паре кружек пива и говорили о старых добрых временах. Ностальгия притупляла воспоминания об усталости и унижении. Затем время и расстояние брали свое, мы завязывали новые дружеские отношения в новых окопах, новые люди занимали место старых.

В колледже у меня были друзья, с которыми мы каждую неделю учились играть в покер, а также исправно пропускали лекции и посещали спортклубы и ипподромы по всей Ирландии. «Волшебный дом», «Панчестаун», «Килбегган» — эти названия до сих пор дивной музыкой слетают с моего языка, а на глазах набухает слезинка, благоухающая дешевым виски и сигарами, и я ощущаю шелковистую текстуру разорванных букмекерских книжек. Ах, тот незабываемый день, когда потенциальный обладатель джекпота Пэтси упал у финального заграждения! Выражение его лица напоминало одну из тех греческих пьес, где все умирают, и он не особенно любезно принимал наши многочисленные соболезнования. Как заметил Ларошфуко, «в несчастье друзей есть что-то не совсем неприятное».

Но тогда, в те прекрасные времена, мы почему-то верили, что лучшее еще впереди. Когда мы получим диплом, когда у нас появятся деньги, мы сможем делать все, что захотим. Челтнем, Саратога, Лонгчэмп — какое удовольствие, сколько волнения! Но это не сработало. Сначала нас разлучила работа, потом появились семьи. Нас разбросало по всему миру: Саскатун, Перт, Бостон, Кроссмаглен. Не думаю, что мы когда-нибудь снова соберемся вместе.

Когда мы молоды, кажется, что мы можем все, что захотим. У нас есть свобода — но нет средств, есть мечты — но нет ресурсов. Однако по мере того, как мы становимся старше и наш авторитет растет, прибавляются и обязанности, а возможности становятся все более и более ограниченными. А потом дело доходит до того, что обязанности уже не позволяют нам выбирать. У нас есть дети, которых нужно растить, пациенты, за которыми нужно ухаживать, и обещания, которые нужно выполнять.

Итак, в конце концов, есть только одно дело, которое нужно сделать. Есть единственный клуб, членами которого нам придется стать. И это, увы, не спортклуб.

Каким ты был сильным, ярким и веселым / Принцем любви / И да, я хорошо это помню[125].

Африка. Одно только название вдохновляет и завораживает. Мы представляем себе землю, благоухающую пряностями и населенную дикими зверями, — по ней шагали чемпионы и люди, из которых только гвозди делать, такие как Бертон и Стэнли. И у нее есть свой собственный ангел-хранитель: высоко на плато над кратером Нгоронгоро стоит простой каменный памятник Михаэлю Гржимеку.

Он и его отец Бернард одними из первых осознали, какую драгоценность представляют собой восточноафриканские заповедники и в какой смертельной опасности они находятся. Вместе они боролись за спасение фауны, стремясь сообщить ничего не подозревающему скучному миру о надвигающемся кризисе.

Но те, кого любят боги, умирают молодыми. Если хорошенько прислушаться, можно услышать шелест крыльев ангела. Михаэль Гржимек трагически погиб в 24 года, когда его маленький самолет разбился на равнинах Серенгети — возможно, после столкновения с грифом. Портрет Михаэля висит в хижине с видом на кратер Нгоронгоро, на высоте 2743 м на склоне Рифтовой долины. Мальчишеская улыбка, сверкающие зубы, яркие глаза, развевающийся на ветру шарф — он останется навсегда молодым, старость никогда не коснется его, юного Адониса на господних полях.

На меня сильно повлияла книга «Когда ты в последний раз видел своего отца?», написанная Блейком Моррисоном. Ее автор не боится воспоминаний, его прямота поразительна. Он рассказывает о смерти своего отца от рака и о том, когда в последний раз видел его таким, каким тот был на самом деле, до болезни, — терапевтом, крупным, крепким и практичным человеком. Последний эпизод, запомнившийся Моррисону, — как отец повесил люстру, а затем сказал: «Отлично. Что теперь нужно сделать?»

Это мысль, которую я пытаюсь донести до своих пациентов. Меня всегда беспокоят два вида трупов, которые мы видим в гробу после продолжительной опухолевой болезни. Они кажутся либо чахоточными и истощенными, либо толстыми и раздутыми как на стероидах, но в любом случае почти неузнаваемыми. Они не похожи на людей, которыми когда-то были.

Поэтому, когда их отец, мать, сестра или друг лежат в гробу, я отвожу их в сторону и говорю: «Не запоминайте этого человека таким, какой он сейчас. Он бы этого не хотел. Не вспоминайте его больным и не печатайте для памятника или чтобы вставить в рамку на поминки последние фотографии, где у него сморщенное лицо, напряженная улыбка, а одежда висит, как будто бы она на два размера больше. Найдите его старую фотографию, вспомните его таким, каким он был раньше: здоровым, румяным, энергичным. Как прыгал через канаву в деревне, держа на руках детей. Как хохотал в толпе гостей на свадьбе. Подумайте о нем так, каким вы его хотите запомнить, каким он был на самом деле. Смерть — это всего лишь кода в конце жизни, она не делает эту жизнь менее стоящей».

* * *

Увидев фотографию Михаэля Гржимека, я подумал: «Если бы я хотел, чтобы меня запомнили, то только таким».

А потом я подумал еще: «Да, я мог бы одолеть бигмак».

Помните старые добрые времена, когда мужчины были мужчинами, а исследования верхнего отдела желудочно-кишечного тракта что-то да значили? Когда вы только приступали к колоноскопии или готовились сделать клизму с барием и уже почти не сомневались, что удастся что-то обнаружить. Когда для этой процедуры требовалось выхлебать четыре литра помоев накануне вечером. Пациенты были благодарны: все столь неприятное и отвратительное наверняка полезно.