Я помню, как, учась в Дублинском университете, присутствовал на демонстрации первой колоноскопии в Ирландии. Какой-то хирург-карьерист провел пару недель в Америке и притащил с собой не только акцент янки, но и новомодный образ жизни.

Это был тяжелый случай. Кишечник пациента/жертвы (как врач умудрился получить согласие?) был вычищен со всей тщательностью, и аудитория ждала с нетерпением и некоторым скепсисом.

Скептицизм разросся до масштабов эпидемии, едва мы увидели размеры орудия. Все ахнули от ужаса, когда хирург вытащил предмет размером с кулак, вполне уместный в фильме ужасов. Кто-то на задних рядах упал в обморок, и его тут же радостно затоптали.

Медсестры театрально вкатили пациента, повернули на бок, и его анус расцвел перед нами темной розой, совершенно не подозревая об оказанной ему чести.

Хирург начал вводить эндоскоп, постоянно поясняя, насколько проста и легко переносима процедура. К сожалению, быстро выяснилось, что пациенту дали недостаточно обезболивающего.

— Больно, — захныкала жертва, извиваясь, как уж на сковородке, в попытке избежать свидания с судьбой, которое в реальном мире можно было бы считать преступным нападением.

— Нет, это не так, ты в порядке, у тебя все отлично, ты почти ничего не чувствуешь. — Хирург проигнорировал его мольбы, воспользовавшись возможностью засунуть эндоскоп еще на несколько сантиметров глубже.

Всхлипы превратились в мучительные крики, почти музыкальные — контрапункт к хихиканью студентов-медиков.

— Стойте! Пожалуйста, остановитесь! — умолял пациент.

— Все в порядке, все в порядке, — настаивал хирург, и танец продолжался до тех пор, пока кто-то не сжалился над жертвой и не включил пожарную сигнализацию.

И когда толпа устремилась к выходу, хирург торжественно объявил:

— Мы перед лицом будущего.

Мы, врачи, тоже люди со всеми возможными слабостями, и поэтому прекрасно понимаем слабости других. Точно так же мы по-настоящему понимаем, каково это — болеть. Но только когда заболеем сами. Умозрительность не заменяет горького опыта.

Несколько лет назад мне сделали колоноскопию. Сама процедура не была проблемой, и даже анальный катарсис оказался сносным, почти приятным развлечением, как прогулка за городом (довольно странным городом). Философ Томас Мор в своей «Утопии» описал дефекацию как одно из основных физических удовольствий. Хотя я думаю, что он не совсем это имел в виду, когда использовал столь резкое выражение.

Однако, несмотря на эти приятные воспоминания, выпить три литра слабительного накануне вечером — испытание, которое каждый врач должен выдержать сам, прежде чем подвергать ему пациентов. В рекомендательной брошюре сказано, что раствор должен быть охлажденным. Но поверьте мне: ледяной напиток на вкус так же плох, как и теплый.

Однако есть и еще один бонус: щедрый гастроэнтеролог прислал мне несколько превосходных фотографий моей толстой кишки. Зовите меня Нарциссом, но все эти снимки выглядели столь же умиротворяюще, как закат на Южном море. Романтичная, розовая, как марсианская пещера с дискотечными огнями, намек на тайну за каждым закоулком и расщелиной. Место, где, случайно вывернув из-за угла, можно столкнуться с Хамфри Богартом и Петером Лорре[126], ведущими тайную беседу.

И нет, там не оказалось никаких трещин — поверхность слизистой оболочки была такой же ровной и гладкой, как пиарщики «Новых лейбористов». Слизи на стенках не слишком много, но при этом они не особенно сухие. Если бы мой кишечник был футболистом, «Барселона» и «Ювентус» умоляли бы меня играть за них. Возможно, я стал бы суперзвездой, написал автобиографию или роман-бестселлер (если Джеффри Арчер[127] сможет такое сделать, почему это не под силу моей толстой кишке?). А потом таблоиды устремились бы по моему следу, возможно, пронюхали бы про незаконное промывание и нашли пару компрометирующих фотографий моей толстой кишки в постели с Лиз Херли[128]. Тут моей карьере и конец. Вероятно, я слишком далеко зашел в этой аналогии.

Какими бы привлекательными ни были фотографии, я не хвастаюсь ими и не показываю их своим друзьям. Есть некоторые вещи, которые мужчина просто обязан держать при себе. Подобные части тела слишком личные и интимные для публичной демонстрации. Думаю, даже самые восторженные и раскованные нудисты чувствовали бы себя неловко в такой ситуации.

Мы с моей толстой кишкой должны оставаться загадкой.

Теперь, когда я больше не летаю на «конкордах», мне, как медийной личности и суперзвезде, приходится подолгу сидеть за рулем. Я обнаружил, что ничто так не сокращает путь, как хорошая аудиокнига. Вы вникаете в текст, время летит незаметно, и, приехав на место, вы едва ли не жалеете, что путешествие закончилось. Мои вкусы разнообразны — от Диккенса до «Секретных материалов», от Энтони Троллопа до Майкла Крайтона[129], но больше всего я рекомендую медленную протяжную речь Гаррисона Кейлора[130] со среднезападным произношением.

Его эссе о мифическом городе Лейк-Вобегон в Миннесоте одновременно успокаивают и возбуждают, в них много юмора и философии. Лейк-Вобегон, согласно его версии, был основан более ста лет назад фермерами-иммигрантами из Норвегии, и их потомки, как замечает Кейлор с редкими, едва уловимыми нотками приязни, стали суровым народом, очень немногословным.

Я их очень понимаю. За годы работы врачом общей практики я научился разделять некоторые из таких норвежских добродетелей и все более подозрительно отношусь к беззаботным и веселым людям (у меня есть заботы, я никогда не веселюсь). Они либо знают что-то, чего не знаю я, либо подавляют себя и готовы взорваться.

Мой пациент — фолк-певец, и, соответственно, он одновременно проявляет раздражающую сентиментальность и неутомимый оптимизм, чего требует несносная порода. Я думаю, что тому виной те годы, когда бабушка качала его на коленях. В сорок два года он уже немного староват для этого, но старушка по-прежнему бодра и здорова, и сейчас мышцы бедер у нее так окрепли, что она может колоть ими грецкие орехи.