— Эней? Эней, ты в порядке?

Я слышу его смех. Там, наверху, на дереве, он смеется. Потом отзывается:

— Да.

И снова карабкается вверх. Он карабкается, будто находится в своем собственном внутреннем Цирке Даффи, и где-то там, на самом верху, сидит блистательная девочка. Он лезет вверх, пока не оказывается в небе. Тогда он смотрит на реку сверху.

Как сказала Полин Демпси, у некоторых людей на плечах лежит рука Божья.

Ему следует лучше закрывать колени, сказала Бабушка.

Несмотря на Бабушкины латки на коленях, к тому времени, когда Энею исполнилось семь, на обоих его коленях были припухшие морщинистые шрамы в форме полумесяцев. Он показал их мне, но ему было все равно. С кровяной коркой, с застрявшими камешками, сорванной кожей, часто пурпурно-синие, намазанные йодом, колени были исписаны его приключениями. Как-то раз, несколько лет спустя, я подумала об этом в классе миссис Куинти, когда мы читали стихотворение Элизабет Бишоп[332] об огромной рыбе. Рыба избежала крючков, но несла их отметины. В конце концов ее поймали. (Книга 2993, «Собрание Стихотворений», Элизабет Бишоп, Фаррар, Страус и Жиру, Нью-Йорк.) Но та рыба была старой.

Когда папа в первый раз взял Энея на рыбалку, то, конечно, не знал, что произойдет. Меня спросили, хотела бы я пойти с ними, но к тому времени я уже работала над своей Теорией Близнецов, согласно которой, если один близнец любит улицу, другой любит находиться в закрытом помещении, если один любит книги, другой — музыку, один — красное, другой — черное. На последних страницах моих рукописей целые списки чего-то подобного. Итак, когда Эней сказал рыбалке «да», я сказала «нет». В то время я еще не знала историю лосося в семье Суейнов, я не видела Дедушкиных Дневников Лосося, не прочитала «Лосося в Ирландии» и не думала, что моя способность все помнить, накапливать знания была в любом случае связана с рыбой.

Мой отец к тому времени был В Другом Месте. Писал стихи, которые приходили ему в голову, как таинственные бабочки, неизвестно откуда прилетающие в марте. Обрабатывал четырнадцать акров худшей в Ирландии земли, выращивал бурьян среди луж и заботился о самых тощих фризских дамах[333], какие когда-либо появлялись в Клэр Мартс[334]. Я должна была уже что-то заметить, когда он достал удочку. А глядя, как он собирает ее, как стоит в садике перед домом, тренируясь забрасывать удочку, бросая леску через завесу мошки, пытаясь подсечь невидимое, я должна была понять, что ловля лосося — дело серьезное.

Таким же, как недоедание. У вас нет денег, но есть река, полная рыбы, плывущей мимо вашей парадной двери. Можете себе представить.

Папа любил Энея больше всего на свете, но не мог показать этого. Просто не мог. Есть Кодекс отцов в Ирландии. Возможно, как и везде, я не знаю, не выясняла. Мой отец следовал Кодексу. Он был осторожен со своими детьми, он не хотел испортить нас, хотя каким-то образом чувствовал, что сделает это. Он думал, что Эней и я были чудесными, но не хотел ошибиться. Возможно, думал, что Авраам наблюдает за ним. И, вероятно, думал об этом в течение долгого времени, прежде чем понял. Перестав понарошку забрасывать удочку, он решил, что должен порыбачить с Энеем. Папа мог быть таким внезапным. Он ничего не мог с этим поделать. Такова природа Поэтов. Если вы мне не верите, то посмотрите на Уильяма Блейка[335] и поприветствуйте его душевные порывы. Повстречайтесь с мистером Джоном Донном[336] в темной церкви, проведите летний день с молодым Уильямом Батлером[337], Первоклассным Ловцом Бабочек.

На рассвете Папа потряс Энея, чтобы разбудить.

— Пошли.

Я лежу в своей кровати-лодке, а они шепчутся внизу, и затем я слышу тихий глухой стук, когда они надевают резиновые сапоги, негромкий скрежет жестяной коробки, в которой хранятся мушки, и четкий отскок защелки, когда они выходят за дверь.

Я должна была пойти.

В тот момент я поняла, что должна была пойти. Но я была одержима собственным умничаньем и не пошла в обход теории близнецов.

В семьях трудно проследить последовательность событий. Если вы участвуете в ней, то есть в этой последовательности, то Сюжетную Линию ясно не видите. Что-то меняется, но вы узнаете об этом значительно позже. Вы думаете, что каждый день уныл, как и любой другой, и если что-то случается, то не в вашей семье и уж никак не в Фахе. Вы думаете, что ваша странность — это норма. Вы думаете, что если Бабушка всю жизнь собирает «Клэр Чемпион», то это нормально. Вы думаете, что если Дедушка издал книгу, но не захотел указать на ней свое имя, то это нормально. Вы думаете, что если ваш отец хочет быть поэтом, но должен быть фермером, если он ничего не смыслит в сельском хозяйстве и не издаст никаких стихов — все это Нормально.

Лосося в тот день Папа с Энеем не поймали. Поймали какую-то другую рыбу. То, что произошло, не имело отношения ни к улову, ни к отцу с сыном, стоявшим на берегу реки Шаннон. Это не было «Теперь послушай, Сын», это не было как у режиссера Роберта Рэдфорда в великолепном фильме «Там, где течет река»[338], и мой отец не открыл свое сердце и не сказал «Думаю, моя жизнь была огромной ошибкой, все мои стихотворения плохие, у нас нет денег», и Эней не признался ему, что тайно влюблен в Джейн Броудер. То, что произошло, сначала не было ни замечено, ни понято.

А произошло вот что: в тот день мой брат Эней влюбился в реку.

Когда Дедушки Авраама не стало, Бабушка ощутила краткий миг Победы, как будто, пережив Дедушку, она могла раскрыть все свои карты и объявить, что наконец-то одержала победу в Игре Под Названием Брак. Только через год, когда долгими зимними вечерами волкодавы — у них уже начали появляться первые признаки аромата карри от недержания мочи, как сказал мой отец, — грызли волокнистую бахрому индийского ковра, подъемные рамы высоких окон дребезжали, будто смеющиеся зубные протезы, а из камина вырывались огромные черные клубы дыма, Бабушка поняла, что Дедушка мог бы теперь сказать «Ну, и кто смеется последним?».

Тетушки учились в такой школе, где книги носят на голове. Эстер, старшая, окончила школу через год и сразу пошла работать в Банк. Так это делалось в те дни. Такие девушки, как Эстер, умные и правильные, умеющие носить юбку и блузку, наученные первоклассными монахинями сидеть совершенно прямо, держать колени вместе, собирать волосы в плотный-плотный-плотный пучок, — такие девушки могли бы работать секретарем у самого мистера Энрайта. Такие девушки могли жить в квартире в Ратмайнсе[339], у них мог быть Женский Велосипед Рали[340], они могли проводить вечера со стиральным порошком Persil и паровым утюгом Philips, после чего утром отправляться в Дублин свежими, как Palmolive. Начинались Шестидесятые — но только не в Ирландии. Возможно, Министры думали о Развертывании новой эры, но они должны были заручиться решением Совета по Цензуре[341], впрочем, Тетушка Эстер всегда опаздывала на несколько десятилетий. Бедняжка была слабонервной, не могла вынести даже мысли о нарушении порядка и делала все, как полагалось. У мистера Энрайта карандаш ни разу не оказался не на своем месте. Банки в те дни были очень похожи на церкви; если вы собирались в Банк, то должны были надеть лучшую одежду, и Банковский Служащий считался Очень Хорошим Уловом. Полагаю, у тетушки Эстер были надежды, но мистер Энрайт понял, что если женится на ней, то потеряет превосходную секретаршу. И он выбрал совсем не подходящую ему дочь президента банка и начал играть в гольф. Тетушка Эстер присутствовала на их свадьбе. Когда я думаю о ней, то представляю высокую девушку на заднем плане свадебных фотографий, ширококостную, со смущенным видом, без устали ходившую по магазинам в поисках подходящего платья, но сказавшую «Да, конечно», когда фотограф решил, что лучшее место для нее было в третьем ряду. Думаю, Тетушка Эстер присутствовала на многих свадьбах, и постепенно едкое разочарование в окружающем ее мире проложило себе путь ей в душу. Надежде, знаете ли, нужно много времени, чтобы умереть. Когда мы навестили тетушку Эстер в «Сент Джуде» — это дом престарелых, потом он будет называться Уиндермирским и в конечном счете окажет радушный прием Тетушке Дафне, — Тетушка Эстер должна была крепко сжимать руки, так они дрожали. В тот наш приезд Тетушка Эстер была в бледно-синем кардигане и белой блузке с едва выступающими манжетами, белый льняной носовой платочек был засунут в левый рукав у самого запястья. Она не могла держать неподвижно голову, которая вздрагивала как-то странно, будто от разрядов электричества, однако Тетушка не прекращала борьбы с ними, пытаясь держаться неподвижно, как и полагается такой, как она, даме, и Принимала детей своего брата, потому что это было правильным поступком, а мы с Энеем просто стояли рядом с нашим отцом, видели, как стекленеют его глаза, и думали, что для женщины, страдающей столь ужасно, попытка следовать правилам приличия и была Невозможным.