— Мистер Хоулихэн, — пророкотала Бабушка глубоким голосом.

Английское наследие бабушки означало, что у нее был голос Империи, голос выйдите-из-своих-травяных-хижин-и-отдайте-нам-свои-сокровища-для-наших-музеев. Эта женщина могла рокотать глубоким голосом, и звук был действительно ужасающим. Даже много лет спустя, когда мой отец подражал ей, она казалась нам частично Маргарет Тэтчер, частично лошадью, и мы с Энеем каждый раз пугались.

Так вот, Бабушка пророкотала глубоким голосом имя гостя и пошла перед ним в гостиную. Она не сказала «Как дела» и не спросила, зачем он пришел, она просто вела его. Есть некоторая бесцеремонность, которая пришла со стороны Киттерингов, и они ничего не могут с ней поделать. Они ожидают, что люди будут следовать за ними. Мистер Хоулихэн с трудом спустился со стула, последовал за Бабушкой, и его ботинки скрипели.

Бабушка заняла лучшее место во главе обеденного стола. Окно находилось позади нее, так что она была похожа на статую или, точнее, на античный бюст.

Как и мистер Гашер, мистер Хоулихэн нашел, что его потливость становится чрезмерной. Он блестел. Блеск сам по себе не был проблематичным и мог быть интерпретирован как страстный. Но в тот раз блеск произвел впечатление обычной потливости.

— Вам жарко, мистер Хоулихэн?

— Нет, нисколько, спасибо, миссис Суейн.

— Киттеринг-Суейн.

— Извините. Миссис Киттеринг-Суейн. Ну, возможно, да, только чуть-чуть. Тепло, на самом деле. Жарко. Да. Здесь ведь жарко?

— Я не думаю, что это так.

Гостиная летом порождала мух. Хотя высокие окна никогда не открывались, а мой отец газетами заткнул все щели между рамами, мухи находили дорогу в комнату. Возможно, спускались по дымоходу. Они жили в воздухе между полом и потолком, и многие умирали, и их бренные останки оставались на полу. Мой отец называл мух местным населением. За пять минут они нашли сырой очищенный лук, который был мистером Хоулихэном.

Он открыл свой кейс и вынул тонкую папочку:

— Фактическое финансовое положение, миссис Киттеринг-Суейн.

А затем — с этого, собственно, он и должен был начать, — начал отмахиваться от первой мухи.

Приближаться к Бабушке мухи не смели.

— Финансовое положение?

— Да, ну, на самом деле мистер Суейн не… — Хоулихэн нырнул, уклоняясь от синей мухи, сделал паузу, погрыз еще немного свою резиноподобную нижнюю губу. — Ипотека, которую он взял на дом…

Синяя муха возвратилась к нему, потом прилетели другие. Много лет спустя мой отец сделал из этого пантомиму. Он лежал на кровати, а мы с Энеем изображали мух — жужжали, быстро двигали пальцами в воздухе и искали багровое лицо мистера Хоулихэна, когда он пытался сказать Бабушке, что Дедушка взял деньги под залог дома и не возвратил ни пенса. Мы летели в рот мистера Хоулихэна, когда он показывал Бабушке составленный им график погашения долга и просил ее согласиться. Мы вопили и смеялись, когда мистер Хоулихэн глотал муху и кашлял, и плевал, и махал своими толстыми руками, и выкатывал большие пузыри глаз. Мы щекотали мистера Хоулихэна под ребрами, где он не мог остановить нас, и он не мог закончить предложение иначе, как криком «Но деньги, миссис Киттеринг-Суейн, деньги!», и затем он падал с кровати бряк! на пол и затихал, а мы с Энеем, еще немного похихикав, начинали волноваться и смотрели через край кровати вниз, туда, где лежал папа, и его лицо было промокшим насквозь от смеха или слез, мы не могли точно сказать.

Где ты, Эней?

Ты ускользаешь от меня, как всегда. Где ты?

— Миссис Куинти, а вы смогли бы с Небес увидеть землю?

— Да ладно тебе, Рут.

Миссис Куинти выпрямилась еще больше и прижала коленные чашечки одну к другой.

— А они могут нас увидеть? Вот прямо сейчас? Через крышу или окно в крыше? Как вы думаете?

Миссис Куинти на самом деле не нравится этот разговор.

— Мне на самом деле не нравится этот разговор, Рут.

— Но каково ваше мнение?

— Я на самом деле не думаю, что уместно говорить об этом. И я скажу тебе, почему.

— Вы верите в Небеса?

Миссис Куинти резко вздохнула, будто воздух был горьким, но целительным лекарством, которое надо принять.

— Ну, так вы можете или не можете видеть то, что происходит здесь, когда вы там?

У миссис Куинти появились ямочки от смятения. Она взяла себя в руки и поглядела через дверь, желая заглянуть в комнату Энея, где у Мамы все выстиранное белье висит на стульях и табуретах, потому что снаружи ничего теперь не сохнет и, несмотря на дождь, здесь, в комнатах под небом, самое сухое место в Фахе. Использовать комнату таким образом практично, хотя она похожа на призрак прачечной — как в том описании, какое я читала у Шеймаса Хини[358], где он повествует о призраках, которые, уходя в свой призрачный мир, оставляют одежду на живых изгородях, — а еще комната Энея похожа на тайную Стартовую Площадку для Взлета. Миссис Куинти продолжала смотреть туда, подбирая слова. Возможно, она хотела, чтобы ответ прозвучал официально. Возможно, проводила в уме свой собственный внутренний поиск в Гугле и — на самом деле впервые — искала «Небеса». Ей не надо было искать Пиндара, Гесиода, Гомера, Овидия, Пифагора, Платона, Августина, Фому Аквинского[359]. Ей не надо было открывать те книги моего отца, что были куплены на монастырской распродаже и пахли ладаном или сыром с голубой плесенью, — ни «Хвалу божественной мудрости» Александра Неккама[360], ни «Weltchronik» Рудольфа Эмсского[361], ни переведенное сочинение «Картина мира» Гонтье Меца[362], составленное в 1247 году[363], в нем он определил местонахождение Рая точно «в точке, где начинается Азия».

Те писатели, которые связали себя с географией, пытаются объяснить, как это Рай не был смыт во время Всемирного Потопа. А другие должны были объяснить, что Небеса обычно размещали над нами, когда землю считали плоской. Поскольку умершие, ну, я не знаю, например, в Австралии, когда шли вверх на Небеса, то должны были вознестись где-то в Литриме[364], который, в свою очередь, мог бы быть Раем для мокролицых мужчин в резиновых сапогах из Драмшанбо[365], но станет святым испугом, как говорит Томми Фитц, для любящих солнце обладателей сандалий из страны Оз[366]. Нет, миссис Куинти не должна была двигаться от Святого Брендана[367] к Данте. Все, что она сделала, — перевела сияющий взгляд на дождевой свет[368], и вот — она в дождливый день после полудня в младшем классе Макросс Парк Колледжа[369] смотрит на картину, на которой святые стоят на облаках, и монахиня в белом говорит: