нас была двадцатипроцентная скидка, как у бывших постояльцев отеля. Все наши планы на будущее уже обернулись крахом – никаких шансов, что фантазия о том, что мы просто «два студента в Итака», сбудется в ближайшее время. Он рассказал мистеру Улману, моему учителю театрального мастерства в школе, о нас, и из-за этого я чувствовала себя неуютно и пристыженно. А Ник вел себя так, будто я должна прыгать от радости.

Я вытерла губы салфеткой, готовясь сказать то, о чем думала несколько недель.

– Я не вижу будущего для нас, если не могу никому рассказать.

– Давай обсудим это в отеле, – сказал он.

– Давай лучше ты отвезешь меня домой, – сказала я. Просьба была бессмысленной, и я это знала. Мои вещи по-прежнему лежали в номере. Мы приехали сюда на его машине, никто не знал, где я, а уж тем более, с кем я. Кому я могу позвонить, чтобы меня забрали, находясь в нескольких часах езды от дома в снегопад на выходных? Стояли зимние каникулы, так что под домом подразумевался дом моих родителей, а не общежитие, хотя то было гораздо ближе. Студентам не разрешалось возвращаться раньше конца января.

– Нам нужно сначала забрать наши вещи, верно? – он слишком спокоен. У меня не было четвертаков, чтобы сделать звонок. Мой сотовый остался в моем автомобиле, припаркованном на расстоянии нескольких сотен миль.

– Хорошо, – сказала я. Он оплатил счет по купону. Я положила мелочь на чаевые.

Как только он закрыл за собой дверь, его голос загремел в номере. Я не помню слова, но все они были об одном. Я кричала в ответ. Пыталась сложить вещи в рюкзак, он швырял их в стену. Я пыталась выйти, но он закрыл дверь на замок, и я не успела. Теперь я рыдала, и он начал извиняться, умоляя меня остаться с ним, говоря, что я нужна ему, что он любит меня и что я не понимаю, как нам повезло. Он потянул меня от двери и пихнул на кровать.

Я знала, что происходит. Слышала, как рвутся мои трусики. Неважно. Он всегда покупал мне новые. Лежа на спине на кровати, я уставилась на угол потолка, жалюзи все еще открыты, так что зимний солнечный свет проникает в комнату. Я распахнула тяжелые ставни с утра, пытаясь его разбудить. Хотела кофе. Теперь от остального мира меня отделяли лишь шторы и стекло. Совершенно другого мира, отличного от того, в котором находилась я.

Я наблюдала, как тени в углу движутся. Точно игра в детский театр теней. «Вот так получится собачка, а вот крокодил, а вот бабочка». Он был похож на монстра. Нападающего. Я думала в тот момент, какая тень подошла бы – гидра? циклоп? химера? Зажмурилась и попыталась вспомнить, что я читала на уроках латинского. Ничего не подходило. Для такого у меня не было названия. Я пыталась лежать тихо и неподвижно, чтобы монстр меня не заметил. Слушала, какие ужасные звуки издают его и мое тела. А затем Ник залез на меня, и тени слились в одно черное пятно, я уткнулась лицом в кровать, звуки, какие издают животные, наполнили комнату, белые простыни становились все мокрее и мокрее от соли и влаги, которую выделяло мое тело. Я чувствовала ее на пальцах.

Это не был какой-то ритуал, который я должна была вынести, чтобы повзрослеть. Это было насилие.

Когда он закончил, то схватил меня за грудь, поцеловал в шею и сказал, что любит меня.

– Я тоже тебя люблю.

* * *

После, пока он спал, я наблюдала, как свет растворяется среди штор. Все еще шел снегопад, так что все отражалось от снега и казалось ярче, чем на самом деле. Мы должны были выехать из отеля несколько часов назад, но в номер никто так и не постучал.

Я снова собрала наши вещи, и пока Ник оплачивал счет, девушка на ресепшене не переставала смотреть на меня таким взглядом, какого я не видела давно, с какой-то грустью в глазах и легким изумлением, будто видела привидение. Я узнала сочувствие. Ник, кажется, не заметил.

Он отвез нас домой под снегопадом, в стереосистеме играл Джон Майер, и когда заиграла наша песня, Ник начал подпевать и поцеловал мою руку. Тьма расступалась и поглощала автомобиль. Я слушала слова песни, Джон Майер пел для девушки, о ее тайных отношениях, о которых никто не мог узнать, ни друзья, ни ее мать, и о том, как все скоро превратится в любовь, и я поняла, что мне больше не нравится песня. Она звучала резко, голос то повышался, то понижался, а слова казались дурацкими. Я уже не была уверена, что песня вовсе нравилась мне когда-то.

23

Что-то изменилось, когда я вернулась в общежитие. Я перестала ждать его звонков у телефона, за что поначалу извинялась; извинялась за то, что не уделяю ему время и хочу общаться с другими студентами. Но чем меньше я извинялась, тем больше мне хотелось общаться с другими людьми. Я устала быть одна. Осознала, что нет никакой надежды на то, что наши отношения в скором времени изменятся. Что-то необратимо изменилось во мне.

Все растворялось быстро. В моей памяти воспоминания размытые и злые, но я распечатала нашу переписку за те первые недели моего второго семестра. Всюду большие буквы, мои ответы о том, где я, когда не отвечаю на звонки, что он сам никогда не берет трубку, если не хочет разговаривать, вопросы, хочет ли он, чтобы я бросила учебу, тогда я могла бы быть с ним вместе, фразы, где проклинаю его и наши отношения. Затем пятьдесят четыре его сообщения с просьбами простить его и помириться.

Мы начали расставаться и мириться довольно часто. Последнее сообщение от него, которое я распечатала, датировано шестым февраля:

Carroll1820: Я жутко хотел приехать на эти выходные. Твою мать, я даже думал, что потратить 8 часов на поездку и взять отгул – это выше меня, если девушке на другом конце провода нет никакого дела, приеду я или нет. Девушке, которая не любит меня и не дорожит моими чувствами. Девушке, которая заботится только о себе и которая не хочет быть рядом с людьми, которые любят ее… Я уже скучаю по тебе. Прости, если потратил твое время. Пожалуйста, не продавай кольцо. Может, однажды ты полюбишь его снова, полюбишь меня снова и пожалеешь, что все в прошлом, пожалеешь, что я в прошлом. Просто знай, что я всегда буду тебя любить. Буду здесь,