потому — широкую коалицию демократических сил. Создание более централизованной организации (партии) признали преждевременным, хотя с этого нужно было начать.

3. Управление организацией — коллективное, она не должна строиться как вождистская партия или быть на побегушках у депутатов, а должна говорить с ними на равных.

24 июня 1990 года в Москве по инициативе МОИ прошла конференция клубов избирателей России. На ней решили создать движение «Демократическая Россия».

Я вошел в число десяти учредителей одноименного общественного фонда — для решения организационно-финансовых вопросов — вместе с Мурашевым, Комчатовым, Боксером, Шнейдером и другими. Нам и выпала честь стать формальными авторами первой заявки о регистрации «Демократической России». Учредительный съезд движения состоялся 20–21 октября 1990 года в Москве, в кинотеатре «Россия»[64].

Начало распада

Со дня решения о создании движения «Демократическая Россия» до Учредительного съезда прошло всего три месяца. Но в революции у времени свой метроном, и день идет не за три — за десять.

В эти три месяца стало ясно, что СССР, а вместе с ним и Горбачёв, уходят в прошлое.

Началось вроде бы все вполне конструктивно. 27 июля по результатам соглашения Горбачёва и Ельцина создали совместную группу по выработке стратегии экономических реформ — во главе со Станиславом Шаталиным. Заместитель — Николай Петраков. А мотором рабочей группы был Григорий Явлинский, к тому моменту заместитель Ивана Силаева, председателя правительства России. За основу приняли элементы программы «400 дней доверия» Григория Явлинского, Алексея Михайлова и Михаила Задорнова, написанной после прихода Ельцина к власти.

Но параллельно свои предложения по экономической реформе готовило правительство премьер-министра СССР Николая Рыжкова, причем ее главный разработчик академик Леонид Абалкин был важным членом обеих конкурирующих групп, сам с собой конкурировал. Основное их отличие в том, что в программе «400 дней» прочерчен в общих чертах путь в капитализм с приватизацией имущества, свободой ценообразования, сокращением роли государства в экономике. Программа Рыжкова — Абалкина — корректирование административно-распределительной системы с государственным ценообразованием, с сохранением главной роли союзного правительства в экономической жизни страны.

Нам предстояло пройти путь, который никто никогда не проходил[65] и который, как можно было надеяться, никому проходить и не придется. Преобразование страны, где к 1990 году все от мала до велика выросли в коммунистической диктатуре. В отличие от нас, в Восточной Европе и в Китае к началу реформ еще были живы (хотя и изрядно прорежены) люди, знавшие на практике, что такое капитализм, инициатива, свободный рынок, акции. Северная Корея и Куба, когда дело там дойдет до посткоммунистической трансформации, могут рассчитывать на поддержку собратьев с юга и сплоченной кубинской диаспоры в США, соответственно.

В СССР в 1990 году таких людей не было. А разрозненная русская диаспора предпочла остаться вне игры. На кого же было опереться при разработке новой экономической политики?

Естественно, при создании программы рыночной трансформации единственная возможность заключалась в том, чтобы адаптировать к местным условиям какой-нибудь зарубежный аналог. И это было сделано группой Шаталина — Явлинского в подготовленной к концу августа программе, ставшей широко известной под названием «500 дней». Но председатель правительства СССР Рыжков выступил резко против конкурирующей инициативы.

Поскольку мандат группы Шаталина — Явлинского исходил от Ельцина/Силаева и Горбачёва/Рыжкова, выдвигая альтернативное предложение, Рыжков, как один из «отцов-основателей» этой группы, повел себя в высшей степени неправильно. Но это — форма. Сущностная проблема состояла в принципиальной неготовности Рыжкова руководить сменой экономической формации — от советского социализма к постиндустриальному капитализму.

Выступая в декабре 1989 года на 2-м Съезде СССР, он сказал, имея в виду предложения, «с которыми правительство не могло согласиться»: «введение частной собственности, в том числе и на землю; денационализация государственной собственности в широких масштабах, включая продажу мелких и средних предприятий…» (цитируется по газете «Известия»). Понятно, что противоречия между «рыночниками», позицию которых поддержало соглашение Горбачёва и Ельцина, и главой союзного правительства были объективно неустранимы. Горбачёв должен был с ходу отмести его предложения, распустить союзное правительство и ставить на обсуждение только один вариант.

А Горбачёву, как часто с ним бывало, не хватило решимости идти напролом — сломить сопротивление союзной коммунистической номенклатуры.

В результате он внес в сентябре в Верховный Совет СССР на обсуждение оба проекта (Ельцин и Верховный Совет РСФСР поддержали программу «500 дней»), и там после двух недель обсуждения постановили… не принимать решение, а поручить руководителям групп подготовить объединенные предложения.

Этот саботаж вызвал у нас возмущение. На митингах мы потребовали отставки правительства Рыжкова, пикетировали Кремль. В ответ в Москву ввели подразделения воздушно-десантных войск, которыми командовал генерал Владислав Ачалов, будущий активный участник путча в августе 1991 года.

Для воздействия на Кремль необходимо было лекарство посильнее митингов.

Тогда-то члены рабочей группы Шаталина — Явлинского, представители шахтерских стачечных комитетов Кузбасса, выдвинули идею снова поднять производственные коллективы на забастовку протеста. На этот раз — с требованием отставки правительства Рыжкова.

Ну а кому «от демократов» ехать в Кузбасс, как не мне?

Вдвоем с депутатом РСФСР и Моссовета Георгием Задонским мы вылетели в Новокузнецк. К нашему прилету все мероприятия уже подготовил местный стачечный актив, в котором выделялись Анатолий Малыхин (будущий представитель президента России в Кемеровской области), Михаил Кислюк (депутат РФ, будущий глава администрации Кемеровской области), Бэла Денисенко (депутат РФ и будущий заместитель министра здравоохранения), Вячеслав Голиков (председатель совета рабочих комитетов Кузбасса).

В течение двух дней мы выступили на шести угольных шахтах, поставив их «на стопора», то есть введя в забастовку. Встречи проходили и в актовых залах шахтоуправлений, и на площадях. Разговор шел в основном о том, куда идти России. Стало совершенно очевидно: ни Горбачёву, ни Рыжкову люди не верят. А вот тема хозяйственной самостоятельности и права самостоятельно распоряжаться добытым углем им очень близка — продукт-то экспортный.

В то же время не ощущалось жестокой озлобленности. Была гордая готовность не выпрашивать блага, а взять свою судьбу в свои руки. Претензий к власти у шахтеров хватало[66], и нас с Задонским они дружно поддержали. Шахты встали.

Последующая судьба Кузбасса оказалась, по нашим меркам, относительно благополучной. Закрыли самые опасные и одновременно самые малопроизводительные шахты. Смертельный травматизм снизился в 4,5 раза. Произошла массовая переподготовка шахтеров, развились новые виды занятости.

Но в общероссийскую стачку инициатива кемеровчан не переросла, и вода ушла в песок: ни одну программу экономических реформ не приняли за основу, вопрос отложили. Неспособность Горбачёва соблюдать договоренности с Ельциным и решительно двигаться вперед, бессмысленность расчетов на какое-либо сотрудничество с ним стали очевидны. Не потому, что Горбачёв — был наш враг. Все мы (кроме Сахарова), от Ельцина и других сопредседателей МДГ до рядовых участников уличных демонстраций — в какой-то мере «птенцы гнезда Горбачёва». Не было бы его отчетливого понимания безнадежности и глубины краха попытки «построении коммунизма в одной отдельно взятой стране», его