Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Ельцин спросил мое мнение, я сказал, что большинству его сторонников вообще непонятно, почему он еще остается в КПСС. В стране нарастает антикоммунистическое движение, фактическим вождем которого является Ельцин, и его участие в работе партийного съезда людей дезориентирует[58].
Разговор шел неспешный. Чай, бутербродики, конфеты. Спиртного — ни капли.
Ельцин слушал внимательно, пристально вглядываясь в каждого из выступавших. И, одновременно, выглядел как-то отрешенно, словно все время думал о чем-то своем.
Мне, всегда окруженному людьми, насмешливо относившимися к КПСС, подумалось: а ведь для него партия — нечто большее, чем инструмент выстраивания карьеры, каковой она была для столичной интеллигенции. Ему действительно очень тяжело идти на разрыв.
Часа через два Ельцин резюмировал:
— Я выступлю на съезде и объявлю о выходе из КПСС. Но как это сделать? Они не дадут мне слова.
Прервав наступившее молчание, я предложил:
— Когда начнутся выборы ЦК, вас непременно выдвинут кандидатом. Возьмите слово «по мотивам голосования». Отказать в этом случае не имеют права[59].
Ельцин надолго уперся в меня взглядом и — согласился. Попов и Собчак сказали, что тоже немедленно заявят о выходе из КПСС. К ним присоединились и остальные. Я же в КПСС никогда и не состоял.
Заговорили на вольные темы. Ельцин рассказал о поездке в Испанию. Все посетовали, что для Запада Горбачёв остается единственным партнером. Говорили о быстром ухудшении экономической ситуации в СССР и в России, о том, что реальных механизмов влияния у российских властей почти нет. Попов и Станкевич представили домашние заготовки касательно московских нужд (в Москве только объявили о переходе к торговле по паспортам и прочим административным мерам защиты внутреннего рынка) и попросили поддержки Верховного Совета в «боданиях» с Союзным правительством.
Среди прочего, затронули борьбу прибалтийских республик за выход из СССР. Все были согласны, что это необратимо, что полувековую оккупацию надо заканчивать и что все будет непросто. Во-первых, Горбачёв просто так не отступит, во-вторых, нужно что-то делать, чтобы защитить интересы русскоязычного населения при таком разводе.
Я напомнил, что Литва требует восстановления государственности с признанием незаконности последствий пакта Молотова — Риббентропа[60]. То есть восстановить status quo ко времени заключения пакта. Это значит, что Вильнюс с окрестностями и Клайпеда не должны оставаться в составе Литвы. И опять Ельцин надолго уперся в меня взглядом. Попов поспешил перейти к другой теме, и больше мы к этому вопросу не возвращались.
Назад я ехал в машине Станкевича, который рассказал об увлекшей его идее, подсмотренной в одной из загранкомандировок: создать в Москве систему мобильной телефонной связи.
— Что это такое?
— Ставится приемо-передающая антенна, через нее люди, у которых есть специальные переносные телефоны, могут звонить друг другу. Ну вот, у нас в машинах есть телефоны. А это — что-то похожее, но меньше размерами. Пытаюсь получить разрешение на использование Останкинской башни — не дают.
Так я впервые услышал о появлении и распространении мобильной связи. Предложил попробовать договориться с руководством МГУ, ведь, учитывая высоту Ленинских гор[61], шпиль Университета не так уж сильно уступает по высоте расположения передающим антеннам в Останкино. Мысль Станкевичу понравилась, но, судя по всему, в практическую плоскость не перешла, да и само наше тогдашнее понимание технических аспектов проблемы было, мягко говоря, упрощенным[62].
У меня первый мобильный телефон появился в 1993 году во время работы в Министерстве безопасности. (Раньше «мобилами» обзавелись крупные российские предприниматели. Один экземпляр с подключением стоил, кажется, около шести тысяч долларов. Сам аппарат весом в три килограмма носил за боссом помощник. Моя первая «трубка» была и меньше, и легче.) А до того обходился стационарными телефонами и телефоном спецсвязи в машине. Ну, а если ни того, ни другого под рукой нет…
Как-то поехали с женой по грибы в Серпуховской район Подмосковья. Зашли в лес. Ходим-бродим. Она в «тихой охоте» намного успешнее и всегда посмеивалась над моим «туннельным зрением», мешающим увидеть подосиновик прямо под ногами. А я — вроде почетного эскорта (пара сотрудников местного райотдела — тоже, бродили рядом). И вдруг зычные крики: «Евгений Вадимович, Евгений Вадимович!» Рассыпавшись цепью, по лесу идут сотрудники Серпуховского райотдела, оглашая лес моим именем. Похоже на охоту загоном, где матерым — я. Оказывается, в Москве очередное ЧП, без меня — никак. Дозвонились до машины, а меня в ней нет. Единственный способ в подобных случаях давно уже отработан. Позвонили в райотдел, подняли всех наличных сотрудников и направили в розыск-погоню.
А 28-й партсъезд закончился избранием Политбюро из каких-то малоизвестных и совершенно не влиятельных людей. Горбачёва выбрали Генеральным секретарем прямо на съезде, в обход ЦК, что сделало его совершенно независимым от «друзей по террариуму». Все было бестолково и походило на последние вздохи умирающего. То, что мы «отсалютовали» съезду митингом на Манежной, было даже перебором: он такого внимания уже не заслуживал. Впрочем, борьба еще не закончилась, и нужно было использовать каждый повод для продолжения нашего наступления.
Глава 4. Крах коммунизма. Распад СССР
Второе рождение «Демократической России»
Идея создания одноименного с возникшим в январе 1990 года популярным депутатским блоком демократического движения стала обсуждаться среди активистов МОИ, кандидатского блока «Демократическая Россия», КИАНа, ряда других организаций сразу после блестящего успеха на выборах. Импульс придал ряд конкретных обстоятельств.
Прежде всего, понимание, что впереди еще решающие бои. Восточная Европа уже прошла путь от борьбы за демократию до устранения компартий или хотя бы (как в Венгрии и Болгарии) их названий и программ. Революция требовала движения вперед, охвата всей гигантской страны. А ее главный носитель, российский съезд, оставался инертным собранием депутатов, большинство которых никак не могло определиться на первом этапе революции и выжидало, чья возьмет. На них нужно было постоянно давить. Наша первомайская демонстрация доказала, что «Демократическая Россия» и ее сторонники могут сами влиять на съезд — без поддержки и лидерства признанных вождей. Эффект тех самостоятельных действий был оглушительным и болезненно переваривался некоторыми из председателей МДГ и иными нашими «предводителями».
Кроме того, уже начало работы российского съезда, Моссовета и Ленсовета показало, что организационное единство депутатов «Демократической России» стремительно улетучивается. На первый план выходили личные мотивы. Быстро формировалась новая, оторванная от избирателей номенклатура. По точному суждению Владимира Боксера: «И тогда демократические активисты — “полевые командиры” — решили взять дело в свои руки. Вместе с ними было и то меньшинство депутатов, которое вышло из их же среды и дорожило связями с ней».
После месяца оживленных дискуссий пришли к следующим выводам:
1. Нужно придать революционной энергии народа регулярный и организационно крепнущий характер.
2. Создать нужно именно движение, поскольку эта юридическая форма допускает и персональное, и коллективное членство[63], и