Тот же день, 7 ноября 1990 года. По Красной площади ладной шеренгой идут председатель Совета Национальностей ВС СССР Рафик Нишанов, Анатолий Лукьянов, первый секретарь МГК КПСС Юрий Прокофьев (в книге он почему-то обозначен как «В. А. Ивашко»), Николай Рыжков, Михаил Горбачёв, Борис Ельцин, Гавриил Попов, Иван Силаев. На заднем плане угадываются министр обороны СССР Дмитрий Язов, министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе и человек, которого называли архитектором и идеологом перестройки, — Александр Яковлев. Здесь он — в ранге члена президентского совета, а до того — член Политбюро ЦК КПСС.

На этой фотографии радостно улыбается только Ельцин, недавно вышедший из партии, шествие которой сейчас возглавляет. Формальные улыбки — у Горбачёва и Рыжкова.

Прокофьев обозначился карикатурно-лакейским жестом: «Барин, а вот сюда пожалуйте».

Остальным явно не до улыбок. Да и у тех, кто сзади, непраздничный вид.

Пара этих фотографий запечатлела уникальную политическую подвижность Ельцина и Попова — они в тот день успели поучаствовать в двух демонстрациях. Сначала прошлись с коммунистами, а потом быстро вернулись к нам. И еще штришок. С коммунистами Ельцин — в традиционной партийной шляпе (как Горбачёв, Рыжков, Нишанов). С нами Ельцин идет уже без нее. Стиль, понимаешь… Попов, кстати, обошелся без переодевания.

1990-й заканчивается

С осени и левые (демократы), и правые (по сути, сталинисты) все яростнее нападали на Горбачёва, позиции которого слабели с каждым днем. К концу года он стал поддаваться давлению сталинистов, готовился применить силу в республиках Прибалтики, допустил отставку своих ближайших сторонников в руководстве страны, в том числе замену премьер-министра Рыжкова на более жесткого администратора Валентина Павлова[77].

Поэтому все чаще и в публичных выступлениях, и в кулуарных беседах мы говорили, что 1991 год станет последним годом существования СССР в его нынешней форме, что решающая схватка за власть не за горами. Либо вправо (но ненадолго), либо влево (уже навсегда), но государство, созданное в результате захвата власти большевиками, рухнет.

Как и многие, я терял интерес к событиям в союзных верхах. Ощущение, что для нас центром политической жизни является Российская Федерация, а структуры СССР превращаются в опасный и надоедливый тормоз, становилось общим. Все, что исходило от руководства СССР, в том числе, к сожалению, от Горбачёва, казалось в лучшем случае бессмысленным, в худшем — вредным.

Ясно, что путь вперед — безусловное прощание с коммунистическим экспериментом и возвращение (вероятнее всего — России) в сообщество демократических стран с рыночной экономикой. Уже малоинтересно, что происходит в союзных республиках, если только события эти не связаны с контратаками центра, массовыми беспорядками или могли непосредственно отразиться на судьбе формирующейся российской демократии.

1990-й — год-предтеча. Отмена 6-й статьи и победа демократов на важнейших выборах, появление «Демократической России» определили будущую смену строя. Появилась в легальном обороте иностранная валюта, люди получили возможность без оглядки на начальство выезжать за рубеж. Обозначился бурный рост негосударственной экономики. Тут, впрочем, минусов хватало — чаще всего в основе нового предпринимательства главной была старая советская формула «хватай, что плохо лежит». А в СССР уже очень многое лежало не просто плохо — скверно.

Появились и самоутвердились люди, поверившие в свой шанс обеспечить будущее. Новоиспеченные банкиры и уже поднаторевшие в бартерных операциях коммерсанты становились заметными фигурами. В тот период я познакомился с Михаилом Ходорковским и Леонидом Невзлиным, Артемом Тарасовым и Константином Боровым, Владимиром Гусинским и Александром Мамутом, Владимиром Виноградовым и Артуром Богдановым, Иваном Кивелиди, Марком Массарским и другими. Не всем удалось пережить те бурные годы: одновременно множились и крепли бандформирования, занимавшиеся рэкетом новых экономических структур. Оказывая поддержку демократам как своим естественным союзникам, предприниматели помогали «Демократической России» материально — деньгами, оргтехникой. Многие из них приходили в Моссовет с теми или иными коммерческими проектами, «глубина» которых как-то заставила меня спросить у Попова: «Неужели все бизнесмены так поверхностно мыслят? Только купить, перепродать, договориться с начальством?». Попов засмеялся и сказал: «Да». А потом добил, отметив, что то же самое можно сказать и про многих крупнейших зарубежных магнатов.

Союзные республики и РСФСР в первую очередь все активнее урезали полномочия союзного центра и наращивали свои полномочия. Автономные республики норовили сделать то же самое, но уже за счет союзных республик. По всей вертикали власти шла борьба нижних этажей с верхними — за полномочия, но без ответственности. Партии и движения нападали на КПСС, которая то вяло, то подчеркнуто агрессивно огрызалась. Депутаты воевали с исполнительной властью.

Старая власть деградировала, в ней появились первые «отступники»: Вадим Бакатин, Эдуард Шеварднадзе, Николай Лемаев[78] — с союзного уровня, Борис Федоров[79] и Григорий Явлинский — с российского.

На фоне управленческой анархии рассыпалась система административного снабжения. В провинции к пустым прилавкам давно привыкли, а теперь и Москва всё больше привыкала. По многим направлениям действовала товарная блокада, организованная коммунистическим партаппаратом.

Городская власть действовала по принципу затыкания дыр. С первого декабря ввели карточки москвича, отсекавшие приезжих, кроме жителей Московской области, от прилавков столичных магазинов. Каждому москвичу гарантировалась возможность купить ежемесячно 1,5 килограмма мяса, 200 граммов масла, 500 граммов муки. Остальные товары из городских фондов пошли в свободную продажу, где цены на них выросли сразу в 3–10 раз. Потом появились талоны и на другие товары, включая спиртное[80].

Некоторое время эта схема работала, потом начались перебои. Уже и по талонам не удавалось купить то, что нужно.

Попов и Лужков форсировали продажу на аукционах аренды некоторых принадлежащих городу зданий. На них немедленно нашлись покупатели — представители начавших набирать силу негосударственных уже банков, кооперативов, предпринимательских сообществ. Полученные средства пошли во внебюджетный фонд помощи малоимущим гражданам, из него выплачивались дотации самым бедным семьям. Контроль осуществляла общественная комиссия. Некоторые депутаты впали в истерику, обвинив исполнительную власть и Попова в воровстве. Имена этих профессиональных скандалистов были широко известны из телерепортажей о работе Моссовета.

Заградительные меры, конечно, не улучшили отношения к демократическим властям Москвы в ближайших регионах и стали пропагандистским подспорьем местному партаппарату. И сам Моссовет стремительно деградировал. Вторая сессия благодаря телетрансляциям запомнилась москвичам перебранками, скандалами и кулачными боями. С огромным трудом удалось решить важный организационный вопрос — формирование президиума. Многие другие вопросы зависли в бесконечных прениях. В этих условиях Попов вернулся к идее отхода от советской модели управления и прямых общегородских выборов главы исполнительной городской власти в Москве и Ленинграде.

Первый же вариант соответствующего документа (в нем фигурировало название должности «губернатор», которое Анатолий Собчак пытался ввести в Ленинграде[81]) попал еще в июле к депутатам Моссовета, по-видимому, из аппарата Верховного Совета СССР. Скандал поднялся изрядный. Ведь при новой структуре городской власти их полномочия и их статус резко понизятся. «За