– А я слышала, что крестьяне едят траву, как животные, – добавляет мадам д’Эстре. – Ужас, просто кошмар! Где их манеры?

– Не стоит верить таким слухам. Всем известно, что крестьяне преувеличивают, что они, как всегда, впадают в крайность. Разумеется, это всего лишь фантастические истории, старые, как мир! – вставляет герцог де Дюра, еще один из доверенных людей короля, доброжелательный мужчина с крошечным ртом и недовольно поджатыми губами.

Король качает головой:

– И тем не менее это тревожит меня, бесконечно тревожит. Конечно, моей вины в этом нет – над природой я не властен! Мы должны больше молиться, возможно, на этот раз целую неделю.

– Есть и другое решение, – громко заявляю я, и в комнате повисает молчание.

– Что ваша прелестная головка понимает в таких вещах? – удивляется король, подходя к камину, у которого я сижу.

– Все, что интересно моему повелителю, интересно и мне.

– Ой, Полина, нельзя докучать Его Величеству делами, особенно здесь, в Рамбуйе. Нужно говорить о чем-то приятном, – поспешно вмешивается Луиза и властно кладет руку на плечо короля.

Он равнодушно отстраняется, стягивает перчатки, чтобы погреть руки у огня.

– И что же вы предлагаете, мадемуазель де Нель?

– Правительство должно покупать зерно и хранить его, а потом продавать, когда возникнет нужда. Если этого не сделать, это сделают купцы, которые спекулируют на зерне, они-то уж будут держать высокие цены, – прямо отвечаю я. В последнее время я стала страстной читательницей «Газеты Франции» и часто донимаю Орри, королевского ревизора, чтобы проверить свои теории. По-моему, этот человек отвечает на мои вопросы больше от изумления, чем по какой-то иной причине.

– Интересное предложение, мадемуазель. Кстати, Орри говорил мне то же самое. Позже расскажете мне подробнее. А сейчас я хочу переодеться и приготовиться к вечерним развлечениям. – Он берет у лакея кружку с теплым бульоном и делает знак Башелье: – Надеюсь, сегодня вечером в меню утка? И пирожное на десерт? Может быть, с крыжовником? – Я слышу его слова, когда он покидает комнату.

Луиза, стоящая у камина, смотрит на меня пустым взглядом. Одна из королевских борзых подходит и нюхает ее юбку. Она пытается отогнать собаку, не сводя с меня глаз.

– Он не любит говорить о делах, когда покидает пределы Версаля, Полина, – наконец-то шепчет она. – Ох, пошел вон, пес. Оставь меня в покое!

– Не стоит путать то, что не любишь ты, сестричка, с тем, что не любит король. Ты не единственный человек, который хорошо знает его привычки. – Я намеренно уколола ее, но это чистая правда: мы каждый день становимся все ближе, и как бы Луиза ни пыталась… она просто дура, если не замечает этого. Вскоре…

В разговор вмешивается Шаролэ. Она приехала в одном экипаже с королем. Я напрочь забыла, что она здесь.

– По-вашему, дорогая мадемуазель де Нель, вы полагаете, что уже знаете предпочтения короля? – На ней широкая кремовая накидка с пурпурными и голубыми цветами, а еще она приносит с собой холод и стойкий аромат фиалок.

– Я действительно знаю, что он любит. Мы стали добрыми друзьями, – отвечаю я с чрезмерным пафосом. Иногда так приятно насладиться триумфом, а когда можно превзойти Шаролэ, чувствуешь себя просто замечательно.

* * *

Когда мы обсуждаем будущее – наше будущее, – больше всего Людовик беспокоится о Флёри и о том, что скажет «народ Франции», если король заведет новую любовницу.

– Народ Франции? – удивляюсь я. – Кого вы имеете в виду?

– Простой люд. Стряпчего или владельца лавки. Даже крестьянина. Они высокоморальные люди. И я не хочу, чтобы они думали, что их король… развратник. – У Людовика низкий, бархатистый голос – он подобен ручью, бегущему по гладким камешкам.

Я не фыркаю, как мне хотелось бы, поскольку вижу, что он говорит совершенно серьезно. Ему действительно не все равно, что о нем подумает стряпчий или крестьянин! Странно! Разумеется, приятно пользоваться любовью подданных, но его право управлять государством даровано Господом, поэтому, в конце концов, какое ему дело, что о нем подумает «народ»? Это не Англия: здесь не рубят голову королю, если народ несчастлив.

– Дорогой, вы же король! Вы выше мнения простого люда – они не имеют права судить своего повелителя.

Повисает молчание. Мы в моих покоях; меня поселили в уютной комнате, декорированной в турецком стиле; потолок выкрашен в глубокий темно-синий цвет, по которому рассыпаны сотни серебристых звезд, а толстые каменные стены завешены роскошными гобеленами.

Людовик лежит на диване, смотрит в потолок, заблудившись взглядом в небе над головой. Я распласталась у его ног на толстом оранжевом ковре. Мои волосы распущены. Шаролэ показала мне, как их мыть с марокканским маслом, чтобы они стали мягче и податливее.

Король рассеянно гладит меня по волосам. Кажется, что я расслаблена, но на самом деле – настороже. Несмотря на то, что Людовик любит, чтобы его подталкивали, даже самую гибкую веточку в конечном счете можно сломать.

– Но что скажут… что скажут! Инцест…

– Людовик, не стоит читать эти памфлеты!

– Я редко с ними согласен, но вы же понимаете – запрещено спать с сестрой жены! Таковы принципы морали с незапамятных времен.

– Но вы же с Луизой не законные супруги.

– Знаю, знаю. Не знаю, хуже это или лучше. И тем не менее священник… Он упомянул инцест.

Это уже серьезно.

– Людовик, вы с Луизой не супруги! – повторяю я. – Если бы я была сестрой королевы, тогда, возможно, стоило бы волноваться…

Король вздрагивает, поднимает руку, призывая меня молчать.

– Если бы вы были с Луизой двоюродными сестрами или вообще не родственницами, тогда не было бы этих… сложностей.

– Но тогда, вероятно, мы никогда бы не встретились. Мы с вами, – пренебрежительно бросаю я.

Мне не нравится поворот этого разговора. Если бы я только знала, кто начал разносить эти слухи по Парижу. Я пыталась поговорить с Марвилем, генерал-лейтенантом полиции, который сразу же стал моим другом, но он ответил мне, что пытаться запретить памфлеты и песни – это все равно что пытаться остановить ветер: дело бесперспективное. Шаролэ уверяет, что их сочиняет Морпа, один из министров короля, тетушкин зять. Стоит ли говорить, что с ним мы друзьями вряд ли станем.

– Вижу, дорогая, что вас ничего не тревожит, но… о себе не могу сказать того же самого. Моя душа… – Людовик задумчив, я вижу, что мыслями он далеко, намного дальше этих рассыпанных по потолку звезд и синей глубины нарисованного неба. – Временами я опасаюсь за свою душу. Я не так боюсь осуждения народа Франции, как осуждения Того, кто намного выше нас. – Он вздыхает, выказывая глубокую меланхолию и уныние человека намного старше его годами. – Иногда мне кажется, что я отдал бы остаток дней, чтобы вернуть все назад, к тому времени, когда я был верным супругом королевы, человеком, которому не стыдно предстать перед Господом. Но потом появилась Луиза…