Страсти накалились.

– Подлец! Импотент!

– А ты старая ведьма. Молодись не молодись, все равно время не обманешь.

Ее голубые глаза налились кровью. Она задыхалась от ненависти.

– Да как ты смеешь!..

– Рано или поздно кто-то должен был сказать тебе правду.

Марта бросилась на оскорбителя как разъяренная пантера, и его левую щеку прочертили четыре кровавые царапины – следы острых женских ногтей. Пьерджильдо Гранди изо всей силы толкнул ее, она упала и не расшиблась только благодаря пушистому ковру.

– Мой тебе совет, – приподнявшись на одной руке, процедила Марта. – Если ты умеешь не только строчить статейки, начинай подыскивать себе другую работу. С журналистикой тебе придется проститься – я об этом позабочусь, будь уверен.

Пьерджильдо Гранди прижал к поцарапанной щеке платок. Как ни странно, вид крови придал ему самообладания. Он медленно приблизился к Марте и поставил ногу ей на плечо, мешая встать. На его губах играла язвительная улыбка. А ведь всего несколько часов назад он смотрел на эту женщину с рабским обожанием.

– Я знаю, ты многое можешь, но не вздумай копать под меня, – предостерег журналист. – Только пикни, и я тут же расскажу полиции про предсмертную записку доктора Макки и про то, куда она делась. Ты преступница. Твое преступление называется сокрытием доказательств. Тебе ведь это известно, не так ли? Я знаю наизусть содержание записки. Ты вырвала лист из блокнота, но каждое слово Макки отпечаталось на следующей странице.

– Сволочь! – взревела Марта, однако Пьерджильдо Гранди не мог ее услышать: он уже вышел из номера, плотно закрыв за собой дверь.

Марта не сразу нашла в себе силы подняться с пола. Она чувствовала себя усталой и старой. Да, она нарвалась на закомплексованного типа, что правда, то правда, на слабака, на импотента, но верно и то, что все ее старания удержать уходящую молодость перечеркнул плюгавый щелкопер.

Она беззвучно заплакала. Почему ей так хотелось плакать? Почему она чувствовала себя такой опустошенной, потерянной? Ей ли не знать о своем возрасте, о том, что ее подновленный фасад дело рук лучших из лучших пластических хирургов? Но с какой стати ей должен напоминать об этом последний импотент? Нет, недаром говорится, что правда глаза колет.

– Ты старуха! – крикнула она самой себе. – Тьфу!

Теа застала мать лежащей на полу. Увидев дочь в дверях, Марта поспешила встать и пригладить растрепанные волосы.

– Почему ты сбежала из клиники? – спросила она.

– Долго рассказывать.

– Кто тебе помог добраться сюда?

Теодолинда пропустила вопрос матери мимо ушей.

– Я хочу поехать к отцу.

Граф Марчелло Бельграно ди Селе восседал на высоком табурете, опираясь локтем о стойку бара. Нарочитая непринужденность его позы могла обмануть кого угодно, но только не бармена, чей наметанный глаз, способный безошибочно определять степени опьянения, распознал в молодом аристократе, потягивающем виски, неудачника по призванию, предпочитающего двигаться навстречу собственной гибели в постоянном подпитии.

Полчаса назад он столкнулся с этим типом в холле гостиницы: тот направлялся с дочкой синьоры Корсини к лифту. Затем, судя по всему, молодого человека неудержимо потянуло в бар, где он и застал его, когда пришел сменить коллегу. В мутном взгляде подвыпившего господина с благородными чертами лица бармен увидел признаки уныния и готов был биться об заклад, поставив чаевые за весь день работы против стакана минеральной воды, что неприятности сидящего перед ним клиента связаны с Теодолиндой Корсини и ее мамашей, прикатившей несколько дней назад в обществе молоденького хахаля, который вдруг взял да и покончил жизнь самоубийством, а подобные истории в разгар зимнего курортного сезона ни к чему. Орлиный нос пожилого бармена за километр чуял неладное.

Знаток человеческих душ выслушивал исповеди авантюристов, шарлатанов без гроша в кармане, готовых на все царедворцев, сильных мира сего, попавших в беду, щедрых и скупых миллиардеров, настоящих людей и ничтожных людишек – одним словом, всех тех, кто преклонял колена под окошком его исповедальни, кто заискивал перед ним или поносил его в зависимости от содержания алкоголя в крови, а на следующий день ничего не помнил.

Случалось, он ошибался в определении социального положения клиентов, поскольку не всегда легко отличить мошенника от миллиардера, зато неудачника с первого же взгляда мог отличить от баловня судьбы – уж что-что, а это он определял с неизменной точностью. У неудачников были мутные глаза, отсутствующий вид, и все же они держались не совсем так, как этот молодой человек, подвигающий к нему опустевший стакан.

Бармен налил ему виски. За короткое время это была уже четвертая порция.

Молодой человек приподнял рукав на правой руке.

– Хорошие были часики!

– Сейчас одиннадцать, – подсказал бармен.

– Прекрасное время. А вот и прекрасная Теодолинда. – Он встал, увидев входившую в бар девушку.

– Я еду с мамой в Милан, – объявила Теа.

– Счастливого пути!

– Тебе ничего не нужно?

– Мне нужно одно – знать, что ты счастлива. – Не мог же он сказать ей, что для того, чтобы добраться до Локарно, забрать ее из клиники и привести к матери в Сен-Мориц, ему пришлось заложить «Патек-Филипп». Теперь едва ли ему удастся их выкупить.

– Ты дал мне хороший совет, благодаря тебе я получила свободу и паспорт.

– Слава Богу!

– А у тебя какие планы?

Ее вопрос и тон, каким она его задала, означали, что между ними все кончено. Лейтенант Марчелло Бельграно понял это.

– Я рад, что был рядом с тобой, когда ты в этом нуждалась, – убитым голосом сказал он.

Теа поцеловала его в щеку.

– Приедешь в Милан, позвони, – холодно бросила она.

Аборт, бегство из клиники, перенесенные унижения – все это принадлежало прошлому, которое следовало поскорее забыть.

– Позвоню, – вяло пообещал Марчелло.

Теодолинда повернулась и направилась к выходу. Граф Бельграно ди Селе проводил ее печальным взглядом, мысленно прощаясь с перспективой выгодного брака, который позволил бы вернуть блеск ржавому фамильному гербу. Худшая из его учениц так и не научится хорошо сидеть в седле. Он останется в армии, ведь иначе придется расстаться с лошадью, и будет оплакивать упущенное счастье. Пусть поначалу им и руководил расчет, но теперь Марчелло по-настоящему ее любил.

Некоторое время он глядел на дверь, за которой скрылась Теодолинда, потом машинально посмотрел на руку, но часов на руке не было.

– Плакали мои часики! Э, да что вы понимаете? – повернулся он к бармену. – Это был «Патек-Филипп». Семейная реликвия. Был да сплыл, – прибавил он с горькой улыбкой.