Закончив беседовать, Моримото подтолкнул ее к шатру, который, как Хана узнала впоследствии, называется гэр. Как только они приблизились, полог поднялся, Хана ступила внутрь, ее приветствовала женщина. Моримото следом не прошел, кивнул женщине и опустил тяжелый полог, Хану он не удостоил и словом. И она вдруг ощутила себя брошенной.

Внутри Хана поначалу различала только монголку. Кирпичное лицо женщины изрезано морщинами, но скорее от солнца, чем от прожитых лет. Она ненамного старше матери Ханы. Монголка дотронулась до ее больной руки, и Хана удивилась, какая у женщины нежная кожа. Ни мозолей на пальцах, ни загрубелости на ладонях. Может, она и душой мягка, подумала Хана. Она позволила отвести себя в глубину шатра, усадить на шелковую подушку, раздеть и протереть мокрой тканью. Сначала лицо, потом тело и ноги. Наконец Хана была отмыта и облачена в лиловое платье с шелковой вышивкой – рукава просторные, подол намного ниже колен.

Хана думала только о физических ощущениях: вот женщина дотрагивается до ее кожи, вот костяной гребень скользит в волосах. Слышалось лишь дыхание монголки, шум ветра за гэром и треск огня в пузатой печке, которая стояла посреди шатра. Полутьма и тишина напоминали теплую и уютную утробу. Хана закрыла глаза, впервые со дня похищения чувствуя себя в безопасности. Она подозревала, что Моримото как раз и хотел вызвать у нее это чувство, но мысли о нем угрожали нарушить ее безмятежное блаженство, и Хана отогнала их, сосредоточилась на происходящем.

Женщина что-то сказала и разбила кокон покоя. Хана непонимающе посмотрела на нее. Монголка была одета в платье такого же покроя и цвета – должно быть, поделилась с Ханой своим. Девушка дотронулась до ажурной вышивки и благодарно поклонилась. Женщина улыбнулась. Зубы у нее были белые и ровные, лишь левый клык торчал чуточку криво. Хане казалось, что это несовершенство делает женщину лишь красивее.

Монголка занялась печкой. Дым от горящих дров через железную трубу устремлялся к отверстию в куполе. Женщина поднесла руку ко рту и снова что-то сказала. Хана кивнула. Женщина открыла громоздкий кожаный короб, стоявший возле маленького алтаря. Хана поняла, что там хранятся продукты – в перевязанных шкурах, тряпичных узлах и плетеных корзинках. Одну корзинку монголка протянула Хане.

Внутри лежало сушеное мясо, и Хана вновь благодарно поклонилась. Она набросилась на полоски мяса, соль щипала язык. Женщина тем временем отрывала от большого каравая хлеба куски и подкладывала к Хане в корзинку. Затем монголка кивнула и встала. Натянув замшевые сапоги, она приподняла полог из шкур и шерстяной пряжи и вышла наружу.

Схватив хлеб, мясо, Хана шагнула за женщиной к выходу, но остановилась. Пережевала, проглотила и лишь потом положила ладонь на преграду, отделяющую ее от мужчин. Снаружи лаял пес, раздавался мужской смех, шумел ветер. Вдали всхрапывала лошадь.

Хану пронзило острое желание выскользнуть на волю. Но она не шевелилась.

Текли минуты, в гэр никто не заходил. Хана стояла у полога, борясь с любопытством, и наконец развернулась, прошла на прежнее место и села на подушку. Снова занялась мясом и хлебом. Когда корзинка опустела, возвратилась монголка. Убедившись, что Хана поела, она приподняла полог, чтобы девушка увидела, что там снаружи. В открывшемся треугольном проеме Хана видела черную лошадь, в седле сидел Моримото, позади него к седлу был приторочен сверток. Так и есть – он бросает ее. На миг их взгляды встретились, но полог тут же упал, и Хана осталась наедине с женщиной в теплом круге света, льющегося через отверстие в куполе.

Он все же ее продал. Хана не знала, что чувствовать – облегчение или страх. По крайней мере, эта женщина добра. Ее ласковые руки внушили Хане надежду. Возможно, монголы отпустят ее, как только поймут, что ее силой увезли из дома.

Женщина протянула Хане котелок с водой. Холодная жидкость потекла в горло, наполнила желудок, развела его соленое содержимое. Впервые за много месяцев Хана ощущала сытость. Удаляющийся стук копыт успокаивал. Она представила, как Моримото пересекает равнину и навсегда растворяется вдали.

Веки налились тяжестью, Хана мечтала провалиться в сон и больше никогда не просыпаться. Словно прочтя ее мысли, женщина принесла пушистую овечью шкуру и знаком предложила устроиться на ней. Мягкий мех показался Хане невиданной роскошью после многих ночей неволи в голой каморке на жесткой циновке. Она провела по нему руками, утопила пальцы в шерсти. Женщина укрыла ее толстым домотканым одеялом, и Хане с трудом удавалось не закрыть глаза, не провалиться в сон немедленно. Женщина похлопотала вокруг нее еще немного, потом пристроилась в сторонке с пряжей и принялась негромко напевать. Шуршание шерсти, монотонное пение – и Хана погрузилась в сон.

Ей снилось, что она плавает в теплой заводи невдалеке от берега. Водоем в кольце черных скал. Мелководье, прогретое солнцем. Хана впитывает тепло. Щеки ее чуточку горят. В вышине кричат чайки. Где-то рявкает морской лев. Хана думает, что надо открыть глаза и поискать мать. Желание острое, но веки накрепко склеились, их невозможно разлепить, и она скользит под поверхностью воды, освещенная солнцем.

* * *

Хана проснулась ночью. Нагретый печкой воздух колыхался от тяжелого дыхания спящих монголов. Ее глаза привыкли к мерцанию углей. Даже в такой теплый день здесь сохраняли огонь. Хана приподняла голову и различила в полутьме три лежащих рядом тела.

Ближе к ней лежала женщина. Темная масса слева от нее находилась слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но, судя по росту, это был мужчина. Дальше спал кто-то поменьше – должно быть, тот мальчик, что принял у них лошадь. Не обнаружив двух других мужчин, Хана удовлетворенно уронила голову и плотнее закуталась в одеяло.

Ей не спалось, она вслушивалась в ночные звуки. В сочное мужское похрапывание, в тихие выдохи женщины, в шорохи беспокойно ворочавшегося, будто ему снился кошмар, мальчика. Ветер улегся, и даже пес, похоже, уснул, но животные в загоне переступали копытами.

Куда уехал Моримото и что ее ждет с восходом солнца?

Хана, иди домой… Голос сестры прозвучал так близко, будто она стояла за стеной из шкуры и войлока. Хана села и прислушалась – нет, только храп, дыхание и потрескивание углей. Может, надо выйти на улицу, посмотреть… Хана уже собралась снова лечь, но тут прямо над головой закричала сова. Хана выбралась из-под одеяла, прокралась к выходу и выскользнула из гэра.

Ночное небо сияло звездами, и снаружи было светлее, чем внутри. Тысячи белых точек усеивали черное полотно. Красота ночи ошеломила, покой, который опустился на Хану в последние часы, позволил увидеть, сколь прекрасны эти звезды.

Где-то рядом заворчал пес. Хана повернула голову. Неясный холмик чуть в стороне поменял очертания – пес встал. Черный волчий силуэт на фоне звездного занавеса. Пес снова зарычал – предупреждающе, еле слышно. Хана еще раз посмотрела на небо и вернулась в гэр. Легла на свое место, укрылась мягким одеялом. Рядом пошевелилась женщина, мужчина уже не храпел, мальчик не ворочался. Все они больше не спали, но молчали. После долгой паузы напряжение растаяло, угли мирно потрескивали в очаге, окрашивая все вокруг в легкие багряные тона. Хана вспоминала звезды, сияющие в небе. Она посмотрела на отверстие дымохода и уловила блеск – несколько звезд смотрели на нее в ответ.