Эми разрыдалась. Она никак не могла остановиться.

– Где Хана, Эми?

– Ее забрали, – сквозь икоту и всхлипы выговорила она.

– Кто?

– Солдаты.

Эми в мельчайших подробностях помнила ужас, отразившийся на материнском лице. Глаза ее расширились и стали похожи на чернильницы, готовые излиться в глаза самой Эми. Уголки рта искривились, как у капризного ребенка, губы задрожали. А потом она издала скорбный вопль, повисший над берегом. Тогда-то маленькую Эми и охватил стыд за то, что она спряталась в тени скалы, прикрылась водорослями, а старшая сестра – гордость родителей, напарница матери – сгинула, уведенная японскими солдатами.

* * *

– Она спасла тебя, – мягко сказала Джун Хви, отнимая ладони от лица матери, и погладила Эми по щеке. – И от меня ей спасибо за это. Мама, я благодарна твоей сестре… моей тете. Она пошла с ними, чтобы спасти тебя, она была старшей сестрой, а ты еще совсем ребенком. Она выполнила свой долг и заслуживает, чтобы ее помнили. Но ты ни в чем не виновата. Она бы не захотела, чтобы ее младшая сестра терзалась угрызениями совести всю жизнь.

Эми не готова была принять отпущение грехов, которое с такой готовностью предлагала дочь.

* * *

На следующее утро она проснулась, села в постели, протерла заспанные глаза и повернулась, чтобы разбудить сестру. При взгляде на пустую постель она сначала смешалась, но мигом все вспомнила.

– Хана! Где Хана?! – кричала Эми, пока в комнату не влетела мать, которая обняла ее и принялась качать, баюкать.

Так они и сидели, раскачиваясь в единой скорби. Взглянув на материнское лицо, Эми увидела слезы, катившиеся по ее круглым щекам.

– Мама, не плачь, папа ее найдет. Я знаю!

Она встала и обошла тихий дом. Вышла на крыльцо, села на ступеньку и стала ждать, когда отец приведет сестру домой.

День растянулся на целую вечность, но отец не возвращался. Мать села рядом. Они молча смотрели на темнеющий горизонт. Эми заснула, а проснувшись следующим утром, обнаружила, что снова лежит одна, и она снова стала звать Хану. Мать прижала Эми к себе и обнимала, пока та не затихла. Потом они опять уселись на крыльце, глядя, как солнце безмолвным свидетелем поднимается по дуге, и еще день прождали отца.

Через пару недель Эми проснулась уже с пониманием, что Ханы рядом нет. Она накрылась одеялом с головой и попыталась снова уснуть. Потом пришла мать и похлопала ее по спине – вставай.

– Не встану, пока папа не приведет Хану, – заявила из-под одеяла Эми.

– Мы останемся совсем без еды, если я сегодня не выйду в море, – буднично ответила мать и высвободила руку.

Эми мгновенно ощутила, как не хватает ей этой руки, но поборола желание повернуться.

– Я не буду есть, пока папа не вернется с Ханой. Мать ответила не сразу. Молчание испугало Эми, но она так и продолжала лежать в укрытии под одеялом.

– Мне нужно в море, – сказала наконец мать, – чтобы мы могли прокормиться. Нельзя и дальше надеяться на щедрость друзей.

– Не хочу есть, – солгала Эми, и тут же ее желудок заныл от голода.

– Ну а я хочу. Идем, дочка, у нас работа. – И мать похлопала Эми пониже спины.

– Ты иди, а я буду ждать папу.

В тишине повисло нечто, чему Эми не подобрала названия. Она рассердила мать? Или огорчила? Непонятно. На сей раз она выглянула из-под одеяла. На лице матери застыло странное выражение. Эми испуганно подумала, что доспорилась.

– Я не могу оставить тебя дома, это опасно, – ответила мать так тихо, что Эми усомнилась, правильно ли расслышала.

– Опасно?

– Солдаты могут вернуться.

Перед глазами Эми встали мужчины в японских мундирах.

– Зачем, мама?

– За остальными девочками. За тобой и всеми, кого еще не забрали.

Мать прикоснулась к щеке Эми с такой нежностью, что та наконец поняла: мать боится потерять и ее.

– Я им не дамся, мама. Я знаю, что плаваю неважно, но обещаю научиться. И стану как Хана. И буду ходить с тобой в море. У меня получится.

Эми вскочила, расправила плечи и подняла голову, чтобы казаться повыше.

– Я знаю, дочка. Знаю. – Такой улыбки Эми у матери еще не видела – мать едва улыбалась губами, а в глазах застыла печаль.

В тот день они пошли к морю вместе – и делали так ежедневно с тех пор.

Месяц спустя наконец вернулся отец – один. По его исхудавшему лицу Эми поняла, что в поисках Ханы он заехал в дальнюю даль. Она не спросила, почему он сдался, – не смогла еще глубже ранить его уже разбитое сердце.

* * *

– Тебе нечего стыдиться за то, что выжила, – сказала Джун Хви, вырывая Эми из воспоминаний. – И нет никакого позора в том, что твою сестру превратили в “женщину для утешения”. Ты столько пережила, что достойна жить счастливо. Попрощайся с прошлым и проживи, сколько осталось, в радости.

От слова “позор” Эми снова съежилась. Стыд въелся в ее плоть, он стал ее частью, и от него уже не избавиться. Позор – ее хён. Стыд за то, что она пережила две войны, тогда как многие погибли; за то, что ни разу не выступила за справедливость, что жила, не понимая смысла собственной жизни.

Иногда ей казалось, что она и родилась-то ради страданий. Современные люди гонятся за счастьем. Ее поколение не ведало, что право на счастье является основополагающим для людей, но сейчас это стало само собой разумеющимся. Эми видит это по дочери, по ее жизни с Лейн. Даже сын по-своему счастлив, хотя он нередко напоминает своего отца – полицейского, привыкшего относиться к любому делу как к приказу начальства. Но сына это устраивает, и Эми рада за него. Она рада, что дети живут в гармонии с собой. Но ей это недоступно. И она должна еще раз взглянуть на бронзовую девушку.

Монголия, осень 1943

Неделю все дни протекали одинаково. До вечера Хана помогала женщине по хозяйству, а к ночи засыпала, гадая, как долго все это продлится. Однажды она как обычно проснулась от прикосновения монголки, они вышли из гэра, пока остальные еще спали. Но в это утро Хане вручили оба железных ведра. Женщина кивнула на загон, а сама направилась в другую сторону. Теперь Хана была сама по себе.

На каждой руке висело по ведру. Солнце только-только показалось над равниной. Одежда женщины мерцала уже далеко. Хана посмотрела за гэр, на бескрайние пастбища, уходящие к далеким горам. На таком расстоянии лиловое платье женщины, которое, как уже знала Хана, называется “дил”, казалось черным.

Она повернулась и пошла к загону. Хана уже выучила несколько монгольских слов. Собака – “нохой”. Лошадь – “мори”. А “голодный” – “олон”. Она позволяла чужим словам крутиться в голове, чтобы они уложились там получше.