Сзади залаял пес, и Хана резко обернулась. Кто-то трепал собаку по голове. Силуэт стройный. Это мальчик. Хана отодвинулась от пони. Догадался ли он, что она собиралась сделать? Его шаги приближались, трава хрустела под кожаными сапогами. Хана следила за ним боковым зрением.

Лицом она стояла к гэру, прислушивалась к мужским голосам внутри жилища. Полог был наполовину поднят и закреплен веревкой, чтобы впустить в гэр вечернюю свежесть. Гортанное пение плыло к Хане. Тусклый свет, лившийся из треугольного проема, осветил лицо паренька. Он не улыбался, смотрел на Хану с опаской – похоже, тоже нервничал. Жестом позвал Хану в гэр. Она смотрела на освещенный проем, отчаянно жалея, что не умчалась на пони. Медленно двинулась к шатру. Ноги словно вязли в сыром песке. Казалось, ей понадобилась вечность, чтобы дойти до входа и нырнуть внутрь.

Вокруг печки полукругом лежали шелковые подушки. Женщина сидела чуть в стороне, рядом с ней тоже лежала подушка. Монголка поманила Хану к себе. Девушка обогнула сидящих мужчин на цыпочках, те, словно и не заметив ее появления, продолжали петь. Женщина посмотрела на мальчика, вошедшего следом за Ханой. Он плюхнулся на ближнюю к выходу подушку, и печка частично скрыла его от Ханы. Васильковое одеяние мальчика поблескивало на свету, когда он, подхватив песню, раскачивался и хлопал. Изредка из-за печки выглядывало оживленное лицо.

Не принимая участия в общем веселье, Хана смотрела на своих новых тюремщиков, слушала их странные песни. Мужчины пьянели с каждой кружкой молочной браги. Они хлопали друг друга по коленям, улыбались женщине, которая то и дело наполняла их кружки. Когда пламя в печке почти затухло и гэр погрузился в сумрак, Хана приготовилась к неизбежному – к тому, что она привыкла ждать от подвыпивших мужчин. С силой уперев руки в колени, она сидела напряженная, точно натянутая тетива. Взгляд метался из стороны в сторону, подкарауливая, когда на нее накинутся, сорвут с нее новую одежду, впечатают в ее тело чужеземную вонь. Ведь таково отныне ее предназначение, за этим и привез ее сюда Моримото.

Пони по-прежнему стоит у выхода. Мужчины уже пьяны. Можно встать, скользнуть мимо и выйти как бы по нужде. Потом бесшумно отвести пони в сторону, оседлать и уехать во тьму, пока они не сообразят, что случилось. Хане это казалось вполне осуществимым, но тут она поймала взгляд мальчика и поняла, что он-то вовсе не пьян и наблюдает за ней. Парень услышит стук копыт. И пустится в погоню.

Оранжевое пламя догорело, лица укрыл красноватый мрак, и вся компания вдруг сделалась угрюмой, комната погрузилась в тяжелую тишину. Хану тронули за руку. Отстраняться бессмысленно. “Началось”, – подумала Хана. Рука потянула ее, заставляя встать, и… увела подальше от мужчин, которые тоже зашевелились, поднимаясь. Это была женщина, она отвела Хану туда, где та спала предыдущую ночь. Монголка расстелила шкуру, Хана легла и стала ждать. К ее удивлению, мужчины встали и двинулись к выходу. Снаружи неслись их голоса, и Хана напряженно вслушивалась, гадая, кто же явится к ней первым и как себя поведет.

Фыркнул пони, застучали по земле копыта – его уводили. Шаг перешел в галоп, и топот копыт затих вдали. Один из мужчин вернулся в гэр. Тихо прошел мимо Ханы к женщине. Шелковый халат зашуршал, когда он опустился на колени. Мужчина разделся и лег рядом с женщиной. Та что-то забормотала, но Хана уже не слушала.

Знакомые звуки напомнили ей о родителях. Хана вспоминала их тихие ласки, которые начинались, когда они думали, что она заснула. До похищения то, что происходило под покровом ночи, оставалось для нее тайной. И теперь она старалась отгородиться от того, что было обоюдным желанием, а может, и любовью этих чужих ей мужчины и женщины. Так же любили друг друга родители. Мальчик, как и она, лежал тихо, но Хана знала, что он не спит. Вскоре мужчина и женщина затихли, а затем темнота наполнилась храпом. Хана закрыла глаза. Сон не шел. Она думала, оставил ли ее в покое Моримото или это лишь передышка.

Сеул, декабрь 2011

Эми сидела на краю койки в тесной больничной палате. Вокруг устроились родные, и Эми рассказывала, как похитили ее старшую сестру. Она вспоминала, как та выскочила из моря и спрятала ее под скалой. Историю она выложила на одном дыхании, а когда замолчала, наступившую тишину нарушали лишь сдавленные всхлипы дочери.

Сын заговорил первым:

– Но мы думали, что ты была единственным ребенком.

– Я знаю, простите меня.

– А теперь ты сообщаешь, что у тебя есть сестра, которая, возможно, еще жива? И ты приезжала на эти демонстрации, чтобы ее найти? Что нам думать?

– Успокойся, – мягко сказала Лейн. – Не забывай, что мама еще очень слаба.

– Почему ты не рассказала раньше?

В голосе сына был упрек. Эми чувствовала, как жар его гнева растекается по больничной палате. Она уже и забыла, каким сын бывает. Как позволяет гневу вырваться наружу, не думая о последствиях. Она не отвечала и ждала, когда он успокоится. В палате царило напряженное молчание. Дочь, повсхлипывав еще немного, высморкалась. Рука Лейн обнимала плечи Джун Хви. Наконец Эми ответила:

– Я не могла покрыть вас моим позором.

– Позором? – с неожиданным гневом вскинулась дочь. – Мама, за что тебе стыдиться?! – Она сжала материнскую руку.

Сын молчал, хотя гнев его и не пошел пока на убыль.

– Я знаю, что вам все это очень трудно понять, – тихо произнесла Эми.

– Мама, мы хотим понять! Помоги нам.

Эми не решалась посмотреть на детей, разглядывала желтые цветочки, усеивающие белую простыню. Касалась их пальцами, обводила контуры. Внезапно они напомнили ей желтые хризантемы, и она отдернула руку. Цветы расплылись перед глазами, Эми вытерла слезы. Собралась с силами и сказала:

– Это мой позор.

– Нет, это их позор… японцев! – Эми и не знала, что у дочери может быть такой высокий, пронзительный голос. – Пусть они стыдятся, а не ты!

Эми снова вытерла глаза. Глядя в потолок, она зажмурилась, прежде чем открыть ужасную правду. Правду, в которой не признавалась даже себе.

– В тот день я спряталась под скалой и позволила забрать ее вместо себя. Она пожертвовала собой ради меня… а я согласилась. Вот почему я не рассказывала вам… и вообще никому. Мне было стыдно за трусость.

Эми закрыла лицо ладонями и скрючилась в постели, желая уменьшиться, исчезнуть. Страх, испытанный в тот далекий день, ожил и снова растекся по телу, будто она снова была там, в тени скалы.

* * *

Хана стояла перед солдатом, загораживая скалу, и Эми слышала ее голос. Сестра солгала японцу, а потом подошли еще двое и уволокли ее. Эми слышала, как они удаляются от берега в сторону дороги. Она знала, что ее уже не увидят, если она выглянет из-за камней, но страх сковал ее. Эми лежала, сжавшаяся в клубок, пока не подоспела мать.

– Ты ушиблась? Что с тобой, Эми? – Ее встревоженный голос не вывел Эми из ступора. – Эми? – В голосе матери обозначилась паника.