– Я должен ревновать, – сказал Моримото, и Хана задрожала. Он перебирал ее сокровища, рассматривал внимательно, будто искал подпись. – Это все от какого-то солдата? Имя у него есть?

Хана мотнула головой. Голос его звучал угрожающе. Он буравил ее глазами, будто хотел просверлить череп и выведать правду. Наконец снова обратился к безделушкам, перекинул с ладони на ладонь, ухмыльнулся:

– Теперь ты со мной, и тебе это ни к чему.

Он наклонил ладонь, и вещицы медленно посыпались на землю. Моримото втоптал их в почву каблуком. Хана смотрела, как исчезают золотое колечко, цепочка, монеты и гребень. У нее ничего не осталось.

Моримото выглядел довольным, точно ребенок, выигравший приз. Она и была его призом, военным трофеем. Хорошо бы пришпорить лошадь, чтобы та встала на дыбы и затоптала Моримото, как он затоптал эти жалкие вещицы, но Хана уже не чувствовала ничего, кроме равнодушия.

– А вот это другое дело, – вдруг сказал Моримото. – Это я сохраню.

Он показал фотографию, и Хана поразилась гневу, который вскипел в ней. Она почти дернулась, чтобы вырвать у него снимок. Ей было невыносимо видеть, что он прикасается к фотографии. Снимок был сделан до того, как она прошла через строй солдат, до того, как Кейко обкорнала ей волосы, до того, как она научилась лежать колодой, пока над ней пыхтят. На фотографии была прежняя Хана. И снимок принадлежал только ей.

Хана застыла. Она не выдаст своих чувств, пусть даже каждая клеточка ее существа требует спрыгнуть с лошади и накинуться на него. Ведь именно этого он и добивается. Глядя на линию горизонта, она напрягала все силы, заставляя себя смириться с тем, что последний обрывок прежней Ханы был во власти японца. Явно довольный Моримото спрятал фотографию в нагрудный карман.

Момент миновал, и Моримото поцокал языком, понукая лошадь. Он вел ее в поводу, шагая впереди. Хана не смотрела на человека, который – она знала это – никогда не оставит ее в покое.

Гроза все бушевала. Хана ловила ртом струи, небо то и дело раскалывали молнии. Хана не боялась, что молния попадет в них, она даже надеялась на это.

Судя по всему, Моримото не отступил от своего плана. Они держали курс на север, в Монголию. Брели сквозь дождь и мрак, будто для того и были рождены на свет.

* * *

За серой пеленой они не видели даже друг друга. Живот у Ханы уже разбух от дождевой воды, но ей было все мало. Запрокинув лицо, она пила и пила, не в силах остановиться. Холодный дождь приглушил боль, промыл ссадины на лице, израненные ноги уже не так сильно горели. Хане даже казалось, что можно снова попытаться сбежать. Но где они сейчас? Далеко ли Монголия? Собирается ли Моримото там с кем-то встретиться – с сообщником из монголов или русских? А то и с китайцами.

Ей было страшно от мысли, что они вольются в ряды безликих, лишенных национальности людей. Чего он им наобещал? Не она ли – плата? Хана смотрела ему в затылок. Может, он заставит ее обслуживать всех? Она представила, как варвары рвут на ней ветхое платье. Зажмурилась, но картина не исчезла. Вот дикари насытились ее телом, и глубоко за полночь к ней приходит Моримото.

Хана согнулась, извергая воду из желудка. Хрупкие плечи ходили ходуном. Почти не сознавая, что происходит, Хана соскользнула с лошади. Руки были связаны, и смягчить падение она не смогла. От удара о землю у нее оборвалось дыхание, тело пронзила острая боль. Лошадь встала на дыбы, но Моримото быстро ее осадил. Увидел Хану, скорчившуюся на земле.

– Что еще?

Он осторожно перевернул ее на спину. Дождь заливал ей лицо. Она не могла вдохнуть от боли, от хлещущей воды, от мысли, что всю жизнь проведет с ним. Моримото схватил ее за плечи, приподнял, но Хана вскрикнула, правая ее рука повисла безжизненной плетью. Он снова положил ее на землю, боль чуть отступила. Она морщилась, но молчала, когда он ощупывал плечо. Пальцы быстро нашли причину.

– Это вывих. Надо вправить.

Голос участливый, ласковый. Ей все равно. Она смотрела в серое ничто. Моримото развязал веревку на руках Ханы, помог сесть. Лошадь косилась на них огромным черным глазом, словно осведомляясь, чем они там занимаются. Моримото помассировал плечо Ханы, осторожно разминая мышцы, затем приподнял руку. Его движения были уверенны. Хана почти не чувствовала боли.

– Медленно поведи плечом.

Она повиновалась и ощутила, как сустав встает на место. Моримото снова обмотал ей руки веревкой.

– Ты осторожнее. Шею ведь могла сломать. И что бы мы тогда делали? – Он покачал головой, словно смиряясь с тем, что вот взвалил на себя бремя.

– Мы? – Голос Ханы прозвучал хрипло от долгого молчания.

– Теперь есть только ты и я.

Моримото завязал последний узел и улыбнулся ей сквозь дождь. Похоже, он ждал благодарности. Хана вспомнила, как он впервые заговорил о бегстве.

* * *

Хана тогда ничем не выдала волнения, не позволила сердцу заколотиться быстрее – она научилась замедлять сердцебиение, чтобы без последствий всплывать с глубины на поверхность. Уняв поднимавшуюся изнутри дрожь, она повторяла про себя:

“Он лжет, он лжет, он лжет”, пока тело не поверило.

За его словами не было ничего, и Хана знала, что утром она проснется такой же пленницей, а за дверью будет томиться очередь из голодных до женской плоти солдат.

– Похоже, ты не рада, что я даю тебе шанс убежать. Что тебя держит – может быть, какой-то солдатик?

Вопрос напугал ее. Моримото приподнял ее лицо и заглянул в глаза. Тишина, стоявшая в комнате, нарушалась лишь их дыханием, но он дышал ровно и спокойно, а она почти захлебывалась.

– Завела себе покровителя?

Ее затошнило от ревности Моримото. Он сам привез ее в бордель, чтобы ее насиловали солдаты, а теперь недоволен тем, что кто-то перед отправкой на смерть выразил ей благодарность? Но он предлагает побег. Мечта об этом надежно заткнула ей рот.

– Во всей императорской армии нет мужчины, который займет такое же место в моем сердце, как вы, – ответила Хана.

Да, в сердце ее не было места для другого, кого она ненавидела бы столь же сильно.

* * *

И вот она сбежала из борделя, но не от него. Он продолжал ждать благодарности за вправленную руку. Хана отвернулась, высвободилась и снова легла на раскисшую землю. Голова ее почти погрузилась в лужу. Мутная вода, заливавшаяся в нос, была черна, как костный мозг издыхающей буйволицы, как сама могила. Моримото выдернул ее из грязной жижи, развернул к себе лицом:

– В Монголии мы начнем новую жизнь. Вдвоем. Я сделаю тебя своей женой.

Он всматривался в ее глаза, словно ждал улыбки. Но Хану лишь замутило от этого его плана. Словно не сомневался, что ей желанна такая жизнь. Ей захотелось выплюнуть правду ему в лицо, уязвить. Гордость – его единственное слабое место.

– Неважно, что ты сделаешь. Для меня ты всегда будешь только японским солдатом, – прошептала она по-корейски.