что им угрожает смертельная опасность и нужно приготовится к бегству. Сам разговор об огромном золотом кладе, находящимся где-то неподалёку, затеянный королём с первыми встречными им торговцами книгами, был странным. Торговцы ведь могли легко распространить эту весть среди лагеря, вызвав неуправляемую реакцию, желание броситься на поиски, возмущение и даже бунт. Король мог говорить с ним об этом так свободно только в одном случае, не опасаясь, что они расскажут об этом золоте кому-то ещё вне королевской палатки — их собирались убить. Отрубили бы им потом головы и выставили как трофеи у трона, или бросили разрубленные тела на съедение прожорливым германским свиньям, пытали бы перед этим или нет, было уже не важно. Нужно было что-то предпринимать.

— Этот Дагобер хочет смерти всем лангобардами, и его нынешняя покладистость с нами совсем показная. Всё только из-за тяжёлой войны его брата-дурачка Хариберта с басками за тёплую Гасконь, и из-за стычек с язычниками-фризами и их конунгом Альдгислом. На самом деле он, как и его отец — меровинг Хлотарь II, только и занимается, что замышляет, как ему захватить итальянские земли лангобардов, а его хитрый мажордом Пипин Ланденский и ложный святой епископ Арнульф Мецский, ему помогают, — тем временем продолжал рассказывать король, то кладя щёку на свой кулак в перстнях, то опираясь ладонями о колени, а Гримульф при поддакивал ему, подсказывал имена, когда тот задумывался надолго, — сам Дагоберт, совсем ещё молодой, всё ждёт очень страстно, когда у него появится наследник. Вся эта история с желанием иметь поскорее наследника, известна уже всем королевским и герцогским дворам. Дагоберт, с того момента, как на его теле появились волосы, не давал проходу ни одной юбке в замке. Став по желанию своего отца в пятнадцать лет королем Австразии, он принялся со свитой ездить между Бреном, Триром, Клипьякюси, Ромийи и Санлисом в поисках красивых девиц. Первые его самостоятельные деяния состояли в затягивании в карету этих красавиц с улиц, таверн и ярмарок. Одну из них, почти девочку, он взял с собой жить, звал Голубкой и получил от неё ребёнка. Не постыдился приехать с замарашкой на свадьбу с сестрой жены своего отца, и стал жить с обоими вместе. Но недолго это продолжалось, поскольку его новая жена — королева Гомантруда, отравила и ребёнка и Голубку. За эти убийства и своё бесплодие, после смерти своего деверя — короля Хлотаря II, королева была увезена в монастырь в железной клетке, как колдунья. При попустительстве майордома Пипина, загребающего все налоги молодого короля себе, и кёльнского епископа, отпускающего королю самые омерзительные грехи, Дагоберт бросился на дальнейшие поиски идеала, переспав до этого со всеми женщинами своего замка и окрестных деревень. Если бы он знал, что от частых прелюбодеяний истощается семя мужчины, то он бы делал это гораздо реже, воздерживаясь хотя бы в дни постов и церковных праздников. Он тогда с большей вероятностью быстро завёл бы наследника. Его страсть к вину тоже не добавляла такой надежды, ибо часто его ночь любви заканчивалась с чашей в руке раньше, чем он залезал на очередную красотку. Всё это вызывает справедливые насмешки его нобилей, ведущих более сдержанный образ жизни, но имеющих по десятку незаконнорожденных детей в год. Его вторая беспородная жена, подобранная на обочине дороги по причине пышной груди, голубых глаз и длинных русых кос, по имени Нантильда, тоже не преуспела в деторождении, и только очередная блондинка Рагнетруда, как говорят, сейчас беременна наследником. Для десяти лет непрерывных оргий, чего-то маловато!

— Да-да! Во времена почитания Водина и Фреи, у франкских конунгов не было недостатка в мужской силе, — поддакнул Гримульф, показывая на ряды женщин, лежащих во сне вперемешку с воинами справа и слева от стола, — у народа винило, по прозвищу лангобарды, что пришли сюда много веков назад из Скании, не только борода длиннее, чем у других германцев, особенно у предателей франков, но всё такое прочее тоже…

— Он бы лучше занимался крещением язычников-фризов, а то их конунг Альдгисил смущает своими чудесами и речами и славян с Волина и саксов с побережья, — сказал лангобардский король, — ненавижу этого сластолюбца Дагоберта!

— Да-а? — снова протянул Рагдай, садясь на самый край доски лавки, чуть поворачиваясь к столу правым боком и невзначай отводя в сторону край плаща, открывая таким образом рукоять меча, — такое внимание у ваших народов уделяется женщинам, хотя в Константинополе среди рабынь красивые женщины действительно ценились даже дороже ремесленников.

— Мне нужно всё это золото! Я хочу уничтожить ненавистного Папу Римского Гонория с всеми его лазутчиками, убийцами, банкирами и сборщиками дани! — вдруг резко крикнул король и ударил по книге комментариев так, что из неё полетела пыль, — я хочу проучить этого молокососа Дагоберта и его наглых австразийцев, бургундцев и нейстрийцев! Даже если это золото принадлежит дьяволу, подземному или небесному королю всего сущего, оно будет моим!

Креп тоже сел на край скамьи, напряг ноги, готовый в любой момент сорваться с места по примеру Рагдая. Ладри зачарованно смотрел на короля, искусно сделанные его украшения, так не похожие на корявые изделия северных мастеров Норрланда и Скании, на его безумные глаза, пылающие, как ему показалось, огнём бога Локи, коварного пересмешника, выдумщика смертельных проказ и подлых шуток. Однако он заметил, что взрослые не стараются больше направлять разговор в нужную им сторону, и Рагдай не применяет своего дара внушения и управления мыслями собеседника. Не понимая причину этой перемены, Ладри, тем не менее и кстати вспомнил поучения Ацура о поведении молодого викинга, и сделал всё так же как и старшие воины, то есть сел на край лавки и приготовился выхватить свой нож.

Тем временем богатые воины, спящие вокруг стола, от громкого крика короля стали просыпаться. Они заворчали, заворочались. Одна из женщина села, протирая глаза. Она была совсем юной, но её вывалившиеся из расшнурованной рубахи огромные груди, были похожи на груди взрослых женщин-матерей, кормящих сразу не одного ребёнка. Рагдай начал прислушиваться теперь к тому, что происходило на улице. Его интересовало, стоят ли ещё у входа в палатку воины с копьями, встреченные до этого. Они на прежнем месте, или отошли в сторону. Их голоса, ранее отчётливо слышные, теперь звучали совсем отдалённо, как ему показалось, и это было очень хорошо.

Оставалось совсем немного времени до того, как все проснутся и, поднявшись, перекроют выход из палатки.

— Убейте их, — сказал неожиданно король, указывая пальцем на Рагдая и его спутников, — шучу! — поправился он тут-же и хрипло засмеялся, — хотя, всё же убейте их, потому,