– Мы с ним пили горячий кирш в зимниехолода.

– А что было дальше?

– В конце концов на нас все ополчились.

– Единственный писатель, с которым я былзнаком, это Стюарт Эдвард Уайт, – сказал Старик. – Раньше зачитывалсяего книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился.

– Вы делаете успехи, – сказаля. – Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.

– А почему он вам не понравился? –спросила Мама.

– Зачем рассусоливать? Разве анекдот неполучился? Ваш муж тоже так рассказывает.

– Все-таки расскажите.

– Уж очень он строил из себя эдакогобывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное.Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, этоеще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишетшикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого – как его? Энди Бернетта.Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби – так ивперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во чтопохуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.

– Да вы сами, оказывается, тоже излитературной братии, – сказал я. – Ишь каким анекдотом блеснули!

– Он прелесть, – сказалаМама. – А мы будем когда-нибудь есть?

– Господи, я думал, мы уже поели, –сказал Старик. – Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.

После обеда мы немного посидели у костра, апотом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем язалез в палатку, он сказал:

– Вы уж столько ждали, не торопитесьзавтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните –торопиться не надо.

– Хорошо.

– Я велю пораньше вас разбудить.

– Хорошо. Признаться, ко сну здоровоклонит.

– Спокойной ночи, – крикнула изпалатки Мама.

– Спокойной ночи, – сказал Старик.Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя втемноте, точно откупоренную бутылку.

Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Ядолго одевался, потом вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только послеэтого проснулся окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темнаяспина Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячегочая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет.

– Доброе утро!

– Доброе утро, – откликнулся онхриплым шепотом.

– Хорошо спали?

– Прекрасно. Как самочувствие?

– Ничего, только все еще спать хочется.

Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.

– Вы бы погадали на них, – сказалСтарик.

– Ни к чему это.

Мы позавтракали при свете фонаря холоднымискользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом,яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчивоглядя перед собой и покуривая трубку, сказал:

– Помните: хладнокровие – это все.

– Разве вы за меня беспокоитесь?

– Самую малость.

– Полноте. А я так совершенно спокоен.Честное слово.

– Вот и хорошо. Поезжайте.

– Сперва надо сходить кой-куда.

Стоя около нашей походной уборной, я глядел,как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономыназвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест –это стало для меня своего рода ритуалом.

Старик был уже возле машины. М`Кола протянулмне ружье, и я влез на переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади.М`Кола примостился рядом с ними.

– Ну, счастливой охоты! – сказалСтарик.

От палаток кто-то шел к нам. Это была моя женав голубом халате.

– В добрый час, – сказала иона. – От всей души желаю удачи.

Я помахал рукой, и машина с зажженными фарамивыехала на дорогу.

Милях в трех от солонца мы оставили машину иосторожно подкрались к нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно.Сидели в шалаше скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, ия все ждал, что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный ипрекрасный, выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому,истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и полюбой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не показывался.Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и туманного утра, я сползпониже в яму и привалился спиной к стенке, – в таком положении я могпо-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд я положил на колени и тутвдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько подтянул ружье к себе и осмотрелего. Да, ствол был покрыт свежей ржавчиной. «Мошенник М`Кола и не подумал вчеравычистить ружье после дождя». С этой мыслью я, разозлившись, вынул затвор.М`Кола исподлобья следил за мной. Двое других следопытов продолжали смотреть вщели. Я одной рукой поднял ружье так, чтобы М`Кола мог заглянуть в ствол, потомснова вставил затвор, осторожно протолкнул его вперед, прижимая спускуказательным пальцем, и взвел курок.

М`Кола видел ржавый ствол. Выражение его лицане изменилось, и я промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом,обвинительный акт, предъявление вещественных доказательств, и осуждение – всепоследовало без единого слова. Долго сидели мы, он – опустив голову, так чтовидна была лишь лысая макушка, я – откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мыуже не были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал.

В десять часов восточный ветер изменилнаправление, и мы поняли, что дольше ждать бесполезно. Ветер разнес во всестороны наш запах, который, без сомнения, распугал животных, как распугал бы ихмощный прожектор в ночном мраке. Мы вылезли из укрытия и пошли на солонецискать следов. Земля, мокрая после дождя, все же не была размыта, и мы увиделинесколько мелких следов куду, оставленных, по-видимому, еще вечером, и одинузкий, сердцевидный след крупного самца, очень отчетливый и глубокий.