– Привет, Крисси, – улыбается она и устраивается на полу. – Классные волосы.

Крис сердито на нее смотрит.

– Что ты вообще здесь делаешь?

Я счастлива, что она это сказала. Как же я люблю Крис!

– Мы с Питером болтали, и он рассказал мне о том, что вы сегодня делаете.

Снимая куртку, Женевьева говорит мне:

– Кажется, мое приглашение затерялось на почте.

Я не отвечаю, ибо что я могу сказать перед всеми? Я только прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, каким маленьким стал этот домик. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, а парни стали такими огромными. Раньше мы были примерно одинакового размера, и мальчики, и девочки.

– Боже, здесь всегда было так тесно? – замечает Женевьева, не обращаясь ни к кому конкретному. – Или мы все так сильно выросли? – она смеется. – Кроме тебя, Лара Джин! Ты все еще кроха карманного размера.

Она говорит это так приторно, как сгущенное молоко с сахаром. Сладко и снисходительно. Толстый слой сгущенки.

Я решаю подыграть и улыбаюсь. Я не дам ей себя спровоцировать.

Джон закатывает глаза.

– Все та же Джен!

Он говорит это сухо, устало вздыхая, и она улыбается ему своей милой улыбкой, сморщив нос, как будто он сделал ей комплимент. Но потом он смотрит на меня и язвительно поднимает бровь, и мне становится в сто раз лучше, будто по волшебству. Это странно, но, может, ее присутствие замыкает круг. Пусть берет то, что положила в капсулу времени, и на этом наша история закончится.

– Трев, дай мне сэндвич с мороженым, – просит Питер, пролезая между Женевьевой и мной.

Он вытягивает ноги в центр круга, и все устраиваются так, чтобы его длинным ногам хватило места.

Я отодвигаю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.

– Ну вот, друзья. Все ваши драгоценные сокровища из седьмого класса.

Я пытаюсь эффектно открутить алюминиевую крышку, но она застревает. Я отчаянно ковыряю ее ногтями. Смотрю на Питера, но он слишком увлечен мороженым, поэтому Джон встает и помогает мне ее открутить. От него пахнет хвойным мылом. Я добавляю это к списку новых фактов, которые я о нем узнала.

– И как мы будем это делать? – спрашивает Питер с полным мороженого ртом. – Вывалим все на пол?

Я это обдумываю.

– Нет, лучше будем вытаскивать по очереди. Давайте растянем это дело, как распаковку подарков в рождественское утро.

Женевьева в предвкушении наклоняется вперед. Не глядя, я засовываю руку в капсулу и достаю первое, что нащупывают пальцы. Забавно, я забыла, что положила туда, но мгновенно узнаю эту вещь. Мне даже смотреть не нужно. Это браслет дружбы, который Женевьева сплела мне, когда мы увлекались фенечками в пятом классе. Узор «елочка» в розовую, белую и голубую полоски. Я сплела ей такой же. Фиолетовый с желтым. Она, должно быть, даже не помнит. Я смотрю на нее, но ее лицо ничего не выражает. Она его не узнает.

– Что это? – спрашивает Тревор.

– Это мое, – говорю я. – Это… это браслет, который я когда-то носила.

Питер легонько толкает мою ногу.

– Этот моток ниток был твоим самым дорогим сокровищем? – дразнится он.

Джон смотрит на меня.

– Ты постоянно его носила, – говорит он, и очень мило, что он это помнит.

Когда надеваешь браслет дружбы, его никогда нельзя снимать, но я пожертвовала им для капсулы времени, потому что он был мне очень дорог. Может, поэтому наша с Женевьевой дружба развалилась? Проклятие браслета дружбы.

– Ты следующий, – командую я Джону.

Он запускает руку в капсулу и достает бейсбольный мяч.

– Это мой! – кричит Питер. – Я тогда успел пробежать хоум-ран в Клермонт-Парке.

Джон бросает ему мяч, и Питер его ловит. Рассматривая свое сокровище, он говорит:

– Видите, я его подписал и поставил дату!

– Я помню тот день, – говорит Женевьева, склоняя голову. – Ты прибежал с поля и поцеловал меня на глазах у твоей мамы. Помнишь?

– Эмм… что-то нет, – бормочет Питер.

Он опускает взгляд на бейсбольный мяч, который вертит в руках, будто загипнотизированный. Я его не понимаю. Серьезно, не понимаю.

– Неловко вышло, – усмехается Тревор.

Тихим голосом, как будто больше никого нет рядом, Женевьева говорит Питеру:

– Можно мне его оставить?

У Питера краснеют уши. Он в панике смотрит на меня.

– Кави, хочешь его?

– Нет, – отвечаю я, стараясь не поворачивать к ним голову.

Я хватаю пакет кукурузных палочек и запихиваю в рот целую горсть. Я в таком бешенстве, что затыкаю себя едой, чтобы не накричать на него.

– Ладно, тогда я оставлю его себе, – говорит Питер, отправляя бейсбольный мяч в карман куртки. – Оуэну он понравится. Прости, Джен.

Питер берет капсулу времени и начинает в ней копаться. Он вытаскивает поношенную кепку с логотипом бейсбольного клуба «Ориолс».

– Макларен, смотри, что у меня тут! – восклицает он.

Улыбка озаряет лицо Джона, как медленный рассвет. Он берет ее у Питера и надевает на голову, подправляя размер.

– О да, это было твоим самым ценным имуществом, – вспоминаю я.

Он носил эту бейсболку до самой глубокой осени. Я даже уговорила папу купить мне футболку «Ориолс», думая, что в ней произведу на Джона Макларена впечатление. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он заметил. Вдруг я вижу, что Женевьева смотрит на меня, и моя улыбка испаряется. Наши глаза встречаются. В ее взгляде проскальзывает понимание, от чего я начинаю нервничать. Она отворачивается, и теперь ее черед улыбаться самой себе.

– «Ориолс» – отстой, – заявляет Питер, опираясь о стену.

Он тянется к коробке и вытаскивает сэндвич с мороженым.

– Передай мне тоже, – просит Тревор.

– Прости, больше нет, – говорит Питер, откусывая кусок.

Джон ловит мой взгляд и подмигивает.

– Все тот же Кавински, – вздыхает он, и я смеюсь. Я знаю, что он думает о наших письмах.

Питер ему ухмыляется.

– О, а ты больше не заикаешься!

Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно упомянуть об этом? Никто из нас не говорил о заикании Джона в средней школе. Он этого очень стеснялся. Но сейчас Джон лишь ослепительно улыбается, пожимает плечами и говорит:

– Это заслуга моего логопеда, Элоин, к которой я ходил в восьмом классе.

Он такой уверенный!

Питер моргает, и я вижу, что он удивлен. С таким Джоном Маклареном он еще не знаком. Раньше главарем был Питер, а не Джон. Джон ходил за ним следом. Питер, может, и остался прежним, но Джон изменился. Он стал гораздо увереннее Питера.