На лице Джоша появилось то самое упрямое выражение, его расслабленный подбородок напрягся. Я знаю, что он больше ничего не скажет. Да это и не мое дело, если честно. Это между ним и Марго, и, возможно, он еще сам этого не понимает.

Крис приходит ко мне домой с сиреневыми волосами, окрашенными в стиле обмре. Снимая на ходу капюшон куртки, она спрашивает:

– Ну, как тебе?

– По-моему, красиво, – отвечаю я.

Китти шевелит губами: «Как пасхальное яйцо».

– Я покрасила их только для того, чтобы маму взбесить. – В ее голосе слышится нотка неопределенности, которую она пытается скрыть.

– Так ты выглядишь интереснее, – уверяю ее я.

Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до кончиков ее волос, на ощупь они будто синтетические, как у Барби после того, как ее помоешь.

Китти беззвучно говорит: «Как у бабушки», и я закатываю глаза.

– Дерьмово получилось, да? – спрашивает ее Крис, нервно покусывая нижнюю губу.

– Не выражайся перед моей сестрой! Ей десять лет!

– Прости. Отстойно получилось, да?

– Да, – признает Китти.

Спасибо, господи, за Китти! На нее всегда можно рассчитывать, чтобы сообщить жестокую правду.

– Почему ты не пошла в салон, где бы тебя нормально покрасили?

Крис расчесывает волосы пальцами.

– Я ходила, – она выдыхает. – Дерь… то есть, блин. Может, просто отрезать концы?

– Я всегда думала, что тебе очень пойдут короткие волосы, – говорю я. – Но, если честно, я не считаю, что сиреневый смотрится плохо. Очень даже красиво, вообще-то. Как внутренняя сторона ракушки.

Если б я была такой же смелой, как Крис, я бы кротко отрезала волосы, как у Одри Хепберн в «Сабрине». Но я не настолько отважная, и к тому же я чувствую, что мне будет ужасно не хватать хвостов, косичек и кудрей.

– Ладно. Может, пока похожу и так.

– Попробуй использовать глубокий кондиционер, это должно помочь, – советует Китти, и Крис бросает на нее сердитый взгляд.

– У меня есть корейская маска для волос, которую покупала бабушка, – говорю я, обнимая ее за плечи.

Мы поднимаемся наверх, и Крис идет ко мне в комнату, пока я копаюсь в ванной в поисках маски. Когда я возвращаюсь к себе с баночкой, Крис сидит на полу, скрестив ноги, и копается в моей коробке из-под шляпы.

– Крис! Это личное!

– Она была на самом виду! – Крис держит валентинку от Питера: стихотворение, которое он мне написал. – Что это?

– Это стихотворение, которое Питер написал мне на День святого Валентина, – отвечаю я гордо.

Крис снова смотрит на листок.

– Он сказал, что написал это? Да он мешок с дерьмом. Это стихотворение Эдгара Алана По.

– Нет, это точно сочинил Питер.

– Это из стихотворения «Аннабель Ли». Мы проходили его на уроке английского для отстающих. Я запомнила, потому что мы ходили в музей Эдгара Алана По, а потом катались на кораблике, который назывался «Аннабель Ли». Стихотворение висело там на стене в рамочке.

Я не могу в это поверить.

– Но… он сказал, что написал его для меня.

Она посмеивается.

– Классический Кавински!

Когда Крис видит, что я не смеюсь вместе с ней, она говорит:

– Ой, да не важно. Главное – жест внимания, так ведь?

– Не считая того, что это ворованный жест.

Я была так счастлива, получив это стихотворение. Никто еще раньше не писал мне любовных стихов, а теперь оказывается, что это плагиат. Подделка.

– Не злись. По-моему, это забавно. Сразу видно, что он пытался тебя поразить.

Я должна была догадаться, что Питер не мог это написать. Он в свободное время даже не читает, не говоря уже о поэзии.

– Что ж, хотя бы кулон настоящий, – успокаиваю я себя.

– Ты уверена?

Я бросаю на нее презрительный взгляд.

Когда мы с Питером в тот вечер болтаем по телефону, я собираюсь спросить его насчет стихотворения или хотя бы подразнить. Но потом мы начинаем говорить о намечающейся в пятницу выездной игре.

– Ты ведь поедешь? – спрашивает он.

– Я бы хотела, но я обещала Сторми, что в пятницу вечером покрашу ей волосы.

– Ты не можешь сделать это в субботу?

– Не могу, в субботу мы открываем капсулу времени, а вечером у нее свидание. Вот почему ее волосы должны быть готовы в пятницу…

Знаю, это звучит как жалкая отговорка, но я обещала. И к тому же… Я не смогу поехать с Питером в автобусе, а самой мне не хочется ехать сорок пять минут до школы, где я никогда не была. В любом случае зачем я ему там? Хотя и Сторми я не особо нужна.

Он молчит.

– На следующей игре я буду, обещаю, – говоря я.

Питера прорывает:

– Девушка Гейба приходит на каждую игру и в день матча всегда рисует на лице его номер. А она даже не из нашей школы.

– У вас было всего четыре игры, и я ходила на две из них!

Теперь я раздражена. Я знаю, как важен для него лакросс, но это не менее важно, чем моя работа в Бельвью.

– И знаешь что? Я в курсе, что это не ты написал мне стихотворение на День святого Валентина. Ты украл его у Эдгара Алана По!

– Я и не говорил, что я написал его! – защищается Питер.

– Говорил. Ты вел себя так, будто сам написал.

– Я не собирался, но потом ты так обрадовалась. Прости, что хотел сделать тебя счастливой.

– Знаешь что? Я собиралась испечь тебе лимонное печенье в день игры, а теперь не стану.

– Хорошо. Тогда я не уверен, что смогу прийти на твою вечеринку в домике на дереве. А субботу я могу быть очень уставшим после игры.

Я задыхаюсь.

– Только попробуй не прийти!

Вечеринка и так получается маленькой, и на Крис никогда нельзя положиться. Я не могу допустить, чтобы мы с Джоном и Тревором остались втроем. Три человека – это далеко не вечеринка.

Питер фыркает.

– Что ж, тогда в день игры в моем шкафчике должно лежать лимонное печенье!

– Ладно.

– Ладно.

* * *

В пятницу я приношу ему лимонное печенье и пишу на щеке его номер, от чего Питер приходит в восторг. Он хватает меня и подбрасывает в воздух, улыбаясь до ушей. Я чувствую себя виноватой, что не сделала этого сразу, ведь от меня требуется совсем немного, чтобы его осчастливить. Теперь я вижу, что дело в мелочах, в небольших усилиях, которые сохраняют отношения. Но теперь я знаю, что в какой-то степени у меня есть власть причинить ему боль, а также сила исцелить ее. Это открытие оставляет меня со странным, тревожным чувством в груди, и я не могу объяснить почему.