кашу,

и он трещал, и он уж павший.

Такое наблюдая смутно

Бекеш полулежал в копне

Раздумий пробегали тени

в его чертах лица наедине.

Когда ж она в него смотрела,

заглядывая и грустя,

Любил он слабенькое тело

и неподвижный один глаз.

Она странна и, несомненно,

она болезненно больна

Её вон прыгают как руки

и как вся бегает она.

Затем она меня позвала

и познакомилась со мной

что я ей показался тоже

и свой, и бледный, и чужой?

Вокруг развешанному миру

но что-то делает она

она пустилась кувыркаться

шуршит под нею вся копна.

Уходят маленькие дети

куда-то рядом, где дома,

Бекеш с своею непонятной

сидят и длительно молчат.

Всё так же тлеет там бумага

Вдали видны её дымы

А правая вся часть оврага

совсем темна, и видим мы

Что та целует у Бекеша

большую руку всю

и что-то шепчет

и говорит «укусю».

Они поднялись посидевши,

отправились к домам своим

Взбираться на гору пришлось

он помогал ей, обнимая

Когда пришли

«Прощай, прощай», —

ему сказала, убежала.

Он очень долго постоял

пока её спина мелькала,

когда же не было её

он так подумал: да была ли

она, быть может, забытьё

фигура дыма в летней дали

Ни адреса не сей земле

ни имени не сохранила

и местность ту я не найду,

хотя б вокруг меня кружило.

Где козы, где колодец, где

ещё и кладбище на горке

Такое встретите везде

Овраг. Поток бумаги… Корки…

И он ушёл, чтоб в час ночной

лёжа, мучительно сжиматься

Легенду сделать из неё,

молиться ей и поклоняться.

«Егор был братом этому саду…»

Егор был братом этому саду

Саду земному, тёмному яду

Аду краплёному, листья точёные

Чёрные земли и толчёные и у ограды

Ворота кручёные будто драконами

искривлёнными изборождённые.

Егор был братом, своим человеком

в этом саду корней, ветвей, стад,

где лежит кто-то подобный брат

женоподобный и красо́ты манят

и извивается, точно гад

и данный уже фиолетовый сад

испускает ночной аромат

от любого своего предмета

на все четыре тайные стороны света.

Даже Егор не был рад,

когда один приходил он в сад

и под ночными шептаньями сидел

и в глубины вокруг глядел.

Ему шею резали взгляды кустов

Ему было больно от сада кусков

и во спасенье его седин

ему запретил туда хаживать сын

и сад глядит, наружу стучась,

и льёт свои соки в песок и грязь

и ищет шляпку, которую съесть,

если б владелице в гости забресть.

Стихнет в нём всё, лишь коровы стучат,

которые ходят в запретный сад.

А утром уходят, в коровьих глазах

утром стоит большая слеза.

«Личность Петра сидела в норе…»

Личность Петра сидела в норе

в своей сырой нанятой комнате

Бледненько лоб из тьмы выступал

Пётр в своей книге что-то читал.

Вот перерыв он себе объявил,

руку он в ящик стола запустил

Хлеб он достал для себя самого

шумно и с солью поел он его.

Крошки последние в рот обведя,

снова он книгу берёт, заведя

Речь монотонную чтения вслух

немолодой он, лет тридцати двух.

И на нём чёрный берет.

«Кости стали дешёвые…»

Кости стали дешёвые, как никогда не были прежде. Вот и стали их продавать. Ночь, как пустой кошелёк. Хочешь быть мягкой — будь, ступай в дождь и, может, не пустят затем и не нужно будет стекло. Мест нет никаких, но куда же это ввергнуть чин дать и дать мозг. Как дать мозг, каким образом, чтоб дать, а не взять, потому, как это хорошо в белом оставлении, и мы вынесем того, кто думает талантлив, наружу — испытывайте их. Они, конечно, без дара. Круглый лишай родился в стране, где страх и страсть и блок блондинок с песней мы раз мы два, но мы не три.

«За редиску из флага…»

За редиску из флага,

За модистку из лука

Я отдам свою память

совершенно так.

За редиску из флага,

За модистку из лука,

За пустяк.

«Придя к порогу гладких индивидуальных переживаний, решил есть чуж…»

Придя к порогу гладких индивидуальных переживаний, решил есть чуждую похлёбку из состоящих без времени продуктов. Доктор старался жить поменьше, а побольше умирать, и это доставило удовольствие чадам ждущим. Они спрыгнули с мирного потолка и подошли, опираясь на тени. Кто является из вас главный доктор так запросил. Сущность от этого ли меняется, или ты спасёшь мелочь? Они так ему давали назад. Дрова жечь не поле перейти. Главный из декабристов был Култаев. Он был, может быть, граф или же жёлтый повстанец и никогда не ходил у Наполеона в ногах, а отвечал ему легко со свистом. Сколько ты подарил цветов Розе. У нас в роду никто не дарил меньше чем пять. И тут-то пришла бритая кошка — один-единственный зверь, что пела, что ела — неизвестно, а только кошка Ираклия — Ираклий француз родился поздно, крестился сам, а умер холостым. Сколько ещё неженатых несчастных субъектов снуют в комнатах, режут себе усы и хлюпают в слезах, но вечер перед зеркалом в туфлях глухие. Чувств нет, всё забрало время, только керосинка, ужин, ужасное пустое сердце и что-то описываемое зрительным путём и отдельно путём уже другим —