Миша, ты ещё

всех трудностей не представляешь

подумал, глядя на него,

задумчивый Сергей Михалыч.

Его щека дернулась вбок

он сел и стал глядеть на ноги

уж скоро примет кабинет

отдела кадров их в чертоги.

Маша

Она была толстая с толстым носом, ленивая, даже будто отёки, вздулось вроде лицо. Было ей пятнадцать лет, и она себя вела как-то не так. Одета была в нечто длинное не очень опрятное, скорее всего, чёрное, а может, коричневое или тёмно-синее или бурое. И это стлалось за ней. Юбка ли её, или же иное, другое. Она писала некоторые стихи и делала себе удовольствие — прогулки со старыми пьяницами — седыми и в пятьдесят лет торгующими книгами. Очень любила пить в забегаловке с ними вино и закусить бутербродом. А они бывшие старые железнодорожники-контролёры. Худые с кадыками в ватных безрукавках. И в зоопарк с ними ходила и была растрёпана нечёсана с сальными длиной волосами как голландские толстые старые художники-мужчины. Она была больна, и лечил её доктор Сонников. По-видимому, такой субъект в чём-то сером одетый и седой с серым волосом. Вот.

А потом она перестала пить кофе много и появляться там и тут. Она стала быть знакомой с фотографом цветной фотографии и целый денёк сидела у него в мастерской на базаре. Он был там один. Но там же он и жил. Стояла печка, была кружка, и кошка ходила. А в другой комнате он быстро сажал заказчиков. У него перед тем было две жены, и от них он имел по девочке. Ему лет тридцать было, когда болезнь туберкулёзовая. Сам белый телом и очень честный и хотя слаб, вроде, и даже дрался, если ему кто чего такое скажет, вроде кажется обидным.

Всегда сидит там, и когда приходят знакомые, то иногда долго не открывают. А знакомые войдут, глядят, она без чулок, а ведь зима. Видать, что-то меж ними. И тиха по-прежнему молчалива, и юбки ещё длиннее у неё. Володя мне не разрешает коротких юбок. Володя. Володя. Он её стриг. Он с ней поехал в лето отдыхать. Она стала ужасно худая, какая худая! Она всегда иногда раньше заводилась истерически хохотала и переводила немецких поэтов. Например, Кляйста. И рассказывала о его чудной жизни. Очень был необычный взгляд. Отличный от обычных взглядов. Теперь она очень спокойна, но не лениво-спокойна, а по-другому.

«Тот помнит страшные слова…»

Тот помнит страшные слова,

которы говорились утром.

И также ценные врачи

прошли на цыпочках сперва.

Затем кокетлив санитар

нёс тело длинное под мышкой

и обломился один день

и от него пошёл жар.

«Белели не кости на дивной бумаге…»

Белели не кости на дивной бумаге

И то не вели своих, нет, не вели

В шарфах не ходили босые по влаге

Не шли к отдалённым виденьям земли

Всяк был своих сонных частей хозяин

И если вы взяли какую-то часть,

то вам возвратили наследника целого,

а он проклинал вашу власть.

«Удивительные люди…»

Удивительные люди,

удивительны сутки

в магазине полдневном

чёрный ворон висит

На Козловской картине

есть девица с левкоем

У неё распустился

этот что-то левкой

На Козловской картине

есть ещё тёмно-серый

совсем низкий мужчина

с своим галстуком белым

и того, и другую обнимают потёмки.

«Бумаги варёные…»

Бумаги варёные

Счастье развратное

меж мною и вами — бельё.

Я верю значительно

в свою исключительность

в волшебное имя моё.

Поправили бороды

пошли закачалися

все тени на теле твоём

и пряжка печальная

на что-то надвинулась

и серый твой галстук затух.

По-прежнему играется

только вышивка

по карману едет она

А на ложку упала

твоя высохшая

слеза как из окна.

По морозу с кровати

ты дошла оборачиваясь

я люблю твоё мягкое ухо

и вот ты легла изворачиваясь

на правом боку

в одеяло из пуха…

Пока это происходило,

я стоял у окна

и глядел на тебя

и во мне возникала

мужская сила

и она смеялась в ответ

ты фуражку мою не терзай

В этом свете пяти часов

нам предстал

твоей комнаты край

Твоей зимней ноги твоей зов

И того, и сего нет

и нет сего, и того тоже

и только будто портрет

твоей бабушки слабо ожил.

«Жулик лез в окно Леонтий…»

Жулик лез в окно Леонтий

Без последних дней жилось

Красная Луна подходит

Всё в квартире забралось

Тащит узел он по снегу

Шумно трескает сапог

Холодно… ах мне бы негу

Тёплый весь бы уголок

Брюки ватные с халатом

и селёдку на столе

и жену бы с книгой рядом

да узоры на стекле.

Эти тайные порядки

Я мечтаю приобресть

лишь продам я шубы, шапки

состоянье стану плесть.

А скопив довольно много,

поведу себя в базар.

Там куплю довольно много

дом, а также самовар.

А потом жену по семьям

я отыскивать пойду

Не хотите ли отдать ли

вашу дочку мне… веду

я одну такую дочку

и сажаю в уголок

шёл Леонтий, нёс он узел

и шумел его сапог.

Приближалася равнина

А за нею поворот

Вот свернула его спи́на

Никто больше не идёт.

«Лампа божья горит…»