— И что, все эти годы они — одни и те же? —напряженным голосом спросил Джим. — Вы думаете, мистер Кугер и мистер Даркродились… лет двести назад?

— По-моему, это ты говорил, что, прокатившись накарусели, нетрудно сбросить год-другой, верно?

— Так это что же, они могут жить вечно? — холодеяот ужаса, спросил Вилли.

— И вечно вредить людям? — Джим никак не моготказаться от какой-то своей мысли. — Но почему все — вред и зло?

— Отвечу, — спокойно отозвалсяХэллуэй-старший. — Чтобы двигаться Карнавалу нужно какое-то топливо, так?Женщины, к примеру, добывают энергию из болтовни, а болтовня их — сплошнойобмен головными болями, легкими укусами, артритными суставами, всякимисовершенными глупостями, их последствиями и результатами Многие мужчины нелучше — если их челюсти не загрузить жевательной резинкой из политики и женщин,с ними, чего доброго, кондрашка случится. А сколько удовольствия доставляют импохороны? Прибавить сюда хихиканье над некрологами за завтраком, сложить всекошачьи потасовки, в которых одни норовят содрать шкуру с других, вывернуть еенаизнанку, да еще доказывать после, что так оно и было. Еще не забытьприплюсовать работу шарлатанов-врачей, кромсающих людей вкривь и вкось, а послесшивающих грязной ниткой, умножить на убойную мощь динамитной фабрики, и тогда,пожалуй, получим черную силу одного только такого Карнавала. Они гребут лопатойв свои топки все наши низости и подлости. Все боли, горести и скорбичеловеческие летят туда же. Мы и то не отказываемся подсолить наши жизни чужимигрехами, Карнавал — тем более, только в миллион раз сильнее. Все страхи и болимира — вот что вращает карусели. Сырой ужас, агония вины, вопли от настоящихили воображаемых ран — все перегорает в его топках и с пыхтеньем влечет дальше.

Чарльз Хэллуэй перевел дух.

— Как я узнал об этом? Да никак! Просто чувствую. Яслышал их музыку, слышал ваш рассказ. Наверное, я всегда знал об ихсуществовании и только ждал ночного поезда на заброшенной ветке, чтобыпосмотреть и кивнуть. Мои кости знают о нем правду. Они говорят мне. Я говорювам.

— А могут они, — начал Джим, — это, душипокупать?

— Зачем же платить за то, что можно получитьдаром? — усмехнулся м-р Хэллуэй. — Многие даже рады возможностиотдать все за ничего. Мы ведь такой фарс устроили с нашими бессмертными душами!Правда, похоже, ты попал в точку. За всем этим делом чувствуется когтистая лападьявола. Он хоть не ест их, но и жить без них не может. Вот что всегдаинтересовало меня в старых мифах. Я все думал, ну зачем Мефистофелю душаФауста? Что он с нею делать-то будет? Сейчас я вам изложу мою собственнуютеорию на этот счет. Лучший подарок для этих тварей — чадный огонь, горящий вдуше человека, мучимого совестью за старые грехи. От мертвой души никакогопроку нет. А вот живая, неистовая, сбрызнутая собственным проклятьем — вот этодля них лакомый кусок.

Откуда мне это известно? А я наблюдаю. Карнавал — тот жечеловек, но намного яснее. Вот живут мужчина и женщина. Нет бы им разойтись вразные стороны или поубивать друг друга, а они наоборот — всю жизнь едят одиндругого поедом, таскают за волосы, царапаются. Почему? Да потому, что мучения иненависть одного — наркотик для другого. Так и Карнавал чует уязвленную самостьза много миль и мчится вприпрыжку погреть руки на этих углях. Он мигомраспознает подростков, неспособных стать мужчинами, ноющих, как огромныйбольной зуб мудрости. Он чувствует, как вдруг начинает мельчать мужчина среднихлет (вроде меня). Его августовский полдень давно прошел, а он все тараторит безпользы. Мы разжигаем в своих помыслах страсть, зависть, похоть, окисляем их внаших душах, и все это срывается с наших глаз, с наших губ, с наших рук, как сантенн, работающих, уж не знаю, на длинных или на коротких волнах. Но хозяевабалаганных уродов знают, они давно научились принимать эти сигналы и непреминут урвать здесь свое. Карнавал не спешит, он знает, что на любомперекрестке найдет желающих подкормить его пинтой похотливой страсти иликвартой лютой ненависти. Вот чем жив Карнавал: ядом грехов, творимых нами поотношению друг к другу, ферментами наших ужасных помыслов! — ЧарльзХэллуэй фыркнул. — Господи! — воскликнул он. — Сколько же янаговорил за последние десять минут!

— Вы много говорили, — подтвердил Джим.

— На чьем языке, хотел бы я знать? — воскликнулм-р Хэллуэй. Ему вдруг показалось, что толку от его речей столько же, сколько иобычно, когда он долгими ночами проповедовал свои идеи пустым залам, и толькокороткое эхо отвечало ему. Он написал множество книг на воздушных страницахсветлых комнат, в просторных зданиях разных библиотек — где они? Он ужесомневался, не устроил ли он фейерверк из цветистых звучных фраз, годящихсялишь на то, чтобы поразить двух подростков без всякой для них пользы. Пустоеупражнение в риторике.

Интересно, сколько из сказанного дошло до них? Одна фраза изтрех? Две из восьми? Видимо, последние слова он произнес вслух, потому чтоВилли неожиданно ответил.

— Три из тысячи.

Чарльз Хэллуэй не очень весело рассмеялся и вздохнул.

Джиму важно было выяснить что-то свое.

— Этот Карнавал… это что? Смерть?

Старик снова раскурил трубку, выпустил дым и внимательноизучил его.

— Нет, это не сама Смерть, но использовать ее как пыткуон может. Смерти-то ведь нет, никогда не было и никогда не будет. Просто мы такчасто изображали ее, столько лет пытались ее постичь, что в конце концовубедили себя в ее несомненной реальности, да еще наделили чертами живого ижадного существа. А ведь она — не больше чем остановившиеся часы, конец пути,темнота. Ничто. Но Карнавал прекрасно знает, что именно это. Ничто пугает наскуда больше, чем Нечто. С Нечто еще можно бороться, а вот как бороться с Ничто?Куда бить? Есть ли у Ничто хоть что-нибудь: тело, душа, мозг? Нет, конечно. Такчто Карнавал пугает нас погремушкой и собирает, когда мы в ужасе летим вверхтормашками. Он показывает нам Нечто, которое, по нашему мнению, ведет к Ничто.Например, этот Лабири??т там, на лугу. Обычное грубоватое Нечто, вполнедостаточное, чтобы вышибить вашу душу из седла. Простой хулиганский удар нижепояса: показать, как твои девяносто лет тают в зазеркальной глади, и вот ты ужеготов, заморожен и недвижим, а калиоп наигрывает славную мелодию, больше всегопохожую на стог сена, из которого пытаются давить вино, или налетнюю-ночь-на-берегу-озера, но только под барабаны и литавры. Экаянепритязательность! Меня просто восхищает прямота их подхода. Всего и дел-то:разобрать старика на части зеркалами, превратить осколки в головоломку, аединственным ключом к ней владеет Карнавал. А ключ этот — просто-напросто вальсиз «Прекрасного Огайо» или «Веселой вдовы», сыгранный наоборот, да карусель.Одного только не говорят они людям, катающимся под их музыку…